мир оттенка старой серебряной монеты, забытой на десятилетия в ящике стола.
Алехандро был буквалистом, очень одаренным, но крайне практичного склада ума. Поэтому его и выбрала себе в ученики седая Хуана, их тетка, лучший в роду специалист по подделке документов. Он покупал на пыльных складах за рекой механические пишущие машинки – древние и невероятно тяжелые, – которые Тито потом приходилось тащить на своем горбу. Еще он гонял Тито за лентами для этих машинок и за скипидаром, которым удалял с лент часть красящей пропитки. Родная Куба, как учила Хуана, была бумажной державой, сплошным бюрократическим лабиринтом из анкет и трех экземпляров под копирку. Посвященные знали в нем все ходы и выходы, а потому действовали уверенно и точно. Точность везде и всегда – таков был девиз Хуаны, чье ученичество прошло в беленых подвалах здания, из верхних окон которого можно различить Кремль.
– Да ты его боишься, старика этого, – сказал Алехандро.
От Хуаны он перенял тысячи трюков с бумагой и клеем, печатями и водяными знаками, магию ее домашних фотолабораторий и еще более темные тайны, включавшие имена детей, умерших в младенчестве. Иногда Тито по несколько месяцев кряду носил при себе засаленные бумажники, набитые фрагментами личностей, созданных Алехандро, чтобы истребить в них всякие следы новизны. Он никогда не касался этих карточек и сложенных документов, состаренных теплом и движениями его тела. Алехандро, когда доставал их из дряхлых от времени бумажников, надевал хирургические перчатки.
– Нет, – ответил Тито, – не боюсь.
Впрочем, это была лишь отчасти правда: он чего-то побаивался, хоть и не самого старика.
– А может, зря не боишься, братец.
С развитием новых технологий и возрастающим вниманием правительства к вопросам «безопасности» – читай, «контроля» – магия Хуаны постепенно теряла силу. Родные реже обращались за документами к ней, чаще – к другим источникам, более современным, о чем Алехандро ничуть не сожалел. В свои тридцать, на восемь лет старше Тито, он воспринимал жизнь в семье как сомнительное благо. Отчасти это было связано с рисунками Алехандро, которые тот клеил скотчем на стену против окна, чтобы выцветали на солнце. Алехандро рисовал прекрасно, в любом стиле, и Тито без объяснений понимал, что брат понемногу переносит магию Хуаны в мир галерей и собирателей искусства.
– Карлито. – Алехандро осторожно назвал имя дяди, передавая брату фарфоровую миску жирного горячего супа. – Что Карлито говорил тебе о старике?
– Только, что он говорит по-русски. – (Братья общались по-испански.) – Что если он обратится ко мне по-русски, можно ответить на том же языке.
Алехандро поднял бровь.
– И еще, что он знал нашего деда. В Гаване, – сказал Тито.
Алехандро сдвинул брови; его фарфоровая белая ложка застыла над супом.
