такая спешка железнодорожной станции в Берлине? Там еле успеваешь сесть в вагон, да и то рискуешь попасть не в тот, в какой надо, и очутиться вместо Кельна в Гамбурге! Да ведь ты помнишь, какая с нами была история, когда мы на Парижскую выставку ехали! Думали, едем в Париж, а попали черт знает куда.
Но вот раздался второй звонок, и из буфета стали показываться на платформы железнодорожные служащие. Затем началось постукивание молотком колес у вагонов. В вагон влез худой и длинный англичанин с рыжей клинистой бородой, в желтых ботинках, в сером клетчатом пиджаке и триковой шапочке с двумя триковыми козырьками. На нем висели на ремнях баул с сигарами, бинокль в чехле и моментальный фотографический аппарат. Англичанин направился в купе, где висело клетчатое пальто.
Но вот и третий звонок. Раздались звуки рожка, свисток локомотива, и поезд тронулся, уходя со станции.
Супруги Ивановы стояли у открытого окна и смотрели на платформу. Вдруг Глафира Семеновна увидала вчерашнего таможенного чиновника, стоявшего на платформе и смотревшего прямо в окна вагона.
– Вчерашний мой мучитель, – быстро сказала она мужу и показала чиновнику язык, прибавив: – Вот тебе за вчерашнее!
Ночной переполох
Стучит, гремит поезд, увозя супругов Ивановых из Белграда по направлению к Константинополю. Глафира Семеновна сняла корсет и сапоги и, надев туфли, стала укладываться на скамейку спать уже «набело», как она выражалась, то есть до утра. Николай Иванович вынул книгу «Переводчик с русского языка на турецкий» и хотел изучать турецкие слова, но вагон был плохо освещен и читать было невозможно. В купе вошел сербский кондуктор с фонарем, без форменного платья, но в форменной фуражке, приветствовал словами: «Добри вечер, помози Бог» – и спросил билеты.
Билеты поданы, простригнуты, но кондуктор не уходит, смотрит на лежащую на скамье Глафиру Семеновну и, улыбнувшись, говорит что-то по-сербски…
– Представь себе, я хоть и не понимаю слов его, но знаю, о чем он говорит, – сказал Николай Иванович жене. – Да, да… – обратился он к кондуктору, тоже улыбаясь. – Молим вас никого к нам в купе не пускать – и вот вам за это динар. Динар здесь и динар потом, когда приедем в Софию, получите.
Кондуктор тоже понял, и когда Николай Иванович дал ему динар, поклонился, поблагодарил, сказав уже не сербское «захвалюен», а «мерси», и затворил дверь.
– Удивительно, как я насобачился по-сербски – все понимаю, – похвастался Николай Иванович перед женой.
– Ну, еще бы этого-то не понять! У него глаза были просящие, – отвечала супруга.
Глафира Семеновна скоро уснула и начала выводить носом легкие трели, но Николаю Ивановичу долго не спалось. Он несколько раз выходил из купе в коридор вагона и смотрел в окно. Светила с неба луна. Расстилалась Топчидерова равнина. Изредка при лунном свете белели купой сербские поселки, темными пятнами казались вдали стоявшие кусты леса. С особенным грохотом перелетал поезд по мостам через разыгравшиеся вешними
