у этого уже наготове блокнот с карандашиком – чик-чирик:
– Товарищ генерал армии, к утру будут в приказе!
Распирающую радость желательно бы скрыть смущенной улыбкой. Ради приличия. А вот завтра можно уже собрать в кучку конспекты с речами генсека, поцеловать с благодарностью ручку Штыхно, с той же благодарностью протянуть пальчик Боре, и – адью! На волю, в Главный зал – в новую жизнь. «Ах, Арбат, мой Арбат, ты – мое призвание…» Невольно запоешь: коридоры широкие, панели из мореного дуба, ручки из бронзы, а ножки утопают в мякоти дорогих ковров.
Воистину наслаждение, близкое к сексуальному!
Глава седьмая
Дворик министра
Окна главного зала Центрального командного пункта выходили, как оказалось, не на Арбат, а на утопавший в зелени внутренний дворик. Его так и называли: «дворик министра». Стоило приподняться на цыпочках, глазам открывался уютный мирок: дорожки, ведущие к тыльным дверям, ступеньки в форме подковы. Лишайники цоколя сливались тонами с взбирающимся по стенам плющом. Когда-то здесь резвились, мечтали, читали Лермонтова безусые юнкера. Чуть позже любил посидеть на скамеечке маршал Гречко. И кошечка рядом примащивалась, подползали котята. Маршал улыбался, поглаживал.
На приеме в Кремле по случаю юбилея Победы, куда пригласили героев недавних сражений, маршал вдруг отделился от брежневской свиты и направился к самому шумному столику. В костюмах и галстуках фронтовики чувствовали себя неуютно. «О чем галдим, служивые?» Те простовато признались: закуски много, а выпить нема. «А это?» – показал Гречко на бутылки с шампанским. Так то ж газировка, ответили хором: шипить, а не забирае! Казалось, только повернул голову, рассказывал, улыбаясь, отец, как за спиной маршала выросли два официанта с подносами. «И мне налейте!». Не уходил долго – так что под его байки о кавалеристских атаках сильно надрались. Прощаясь, поманил адъютанта: «Проследи, чтоб остались довольны… И стерлядку с колбаской докушали. А то, поди, кроме пшенки они давно ничего путного не едали!».
Отдал богу душу покойно. Назвали его именем пару улиц, проспект, какой-то корабль – все, как обычно.
Теперь послеобеденный променад сводил во дворике тройку друзей, и любопытные могли наблюдать, как, приподняв для маршала Огаркова ветку, на дорожке появлялся Варенников. За ним – еще один генерал, с редкой фамилией Аболинс: то ли один из потомков революционных латышских стрелков, то ли литовец. Но человек могучий: хочешь генеральскую должность – введет; прикажут – сотрет ластиком вместе с подчиненной челядью и райской жизнью жен, детей и любовниц. Когда прилетал с инспекцией в округ, командующие склоняли перед ним голову, как крепостные холопы. Три друга, глыбы – три генштабовских столпа, авторитет которых в войсках был столь велик, что надетая всегда набекрень фуражка Устинова вызывала у армейских лишь раздражение.
– Пиджак! – провожая, шепталась у трапа могучая кучка. Самолет взмывал в облака. – Шпак он и есть шпак! Пусть старый хрыч
