но сильно. Едва ли не каждый вечер его видели перед новостройкой: он смотрел на светящиеся окна первого этажа – той квартирки, которая могла бы быть его, но не стала. Теперь он сидит в капонире, в танке, и смотрит на море, где на дне покоится несчастный «кореец». За морем японский остров Хоккайдо – экзотика, почти заграница. Квартирку, кстати, отдали полковнику – однополчанину Денщика, его другу.
– Видишь, как все просто, – продолжил Артанов. – Впредь, завидев Назарова, перейди на другую сторону или нырни в кабинет, а если уж не успел схорониться, кричи издалека: «Здравия желаю, товарищ генерал!», и – руку к черепу, и взгляд – чтоб глаза от преданности засветились. Вспомни, чему тебя учили в кремлевском училище!
Вместо прощания он только спросил:
– Сегодня к Дуняше?
– К Рыжей. С ней веселей!
Арбат был полон машин. От дождя люди спасались под навесами магазинов. Ветер срывал листья, свистел в раскачиваемых проводах. Каждый раз, завидев перебегающего через дорогу прохожего, таксист тормозил. За перекрестком, где за куцыми тополиными кронами возвышался причудливый особняк с мезонином, яркий блеск молнии вырвал из сумерек зыбкое существо. Подобное тени, оно бежало по краю узкого тротуара. Под складками офицерской накидки – женственная мягкость изгибов. Возможно, была хороша. Но капюшон скрывал лицо, а слишком длинные полы мешали; она подбирала их. Так что, наблюдая за ней, видел то задник туфли, то ажурную сетку чулок. Когда вдруг споткнулась, готов бы выпрыгнуть из такси. И она бы упала, если бы не ручка парадной, за которую ухватились ее цепкие пальцы.
Марго?..
Сверкнула молния – видение скрылось.
Только она ли?
После некоторого колебания вошел.
Старушка-консьержка отняла глаза от вязанья. Пришлось притвориться, что решил переждать непогоду.
– Можно, можно. Маргоша, кажись, вон до нитки промокла!
– Та красавица, что вбежала передо мной?
– Кра-са-вица!.. Уж какая красавица! – Губы старушки растянулись в улыбке. – Славная девочка! Рядом с ней мужички молодеют! Рядом с такой не останешься незамеченным!
Что правда, то правда: у меня такой еще не было. И хотя она была не совсем в моем вкусе, но если б удалось соблазнить, позавидовал бы не только Радецкий.
А что: чем черт не шутит?
Смелость подобных фантазий легко забывается, если спустя полчаса за другими дверями можно молоть всякий вздор, ласкать женские ушки словами, которые сами, казалось, слетали с веселевшего от коньяка языка. Что в этот миг могло быть прелестнее рыжеватых волос и таких доверчивых губ? Не мог даже сердиться, когда, явно дурачась, называла «мой кучерявенький» или, вопреки слабым протестам, садилась мне на колени. Порой возвращалась домой в плаще с мужского плеча или джинсах, уже ношенных, которые видел на ней впервые. Мог бы поклясться, что они не ее – так были тесны в бедрах. Но вместе с тем так хороши были эти бедра, зазывные, точно у девицы с панели.
