позвал его нежный голос Иоры. Нет, он звучал не в мечтах, он был наяву. И вот уже он, маленький двенадцатилетний мальчуган бежит к своей рыжеволосой подруге.
– Я иду, бельчонок! – отозвался Пар.
– Поскорее, солнышко. А то я для тебя кое-что приготовила.
«Солнышко, – улыбнулся Пар. – Она называла его так, потому что каждую ночь он согревал её. Он приносил ей из дому десятки одеял, он разводил для неё костёр, он обнимал её, когда ей было холодно. Боже, как это было здорово!».
Его сердце бешено колотилось, и он, переполненный чувствами, упал на мягкие бархатные листья, которые постелила перед ним природа. Там, в двадцати шагах виднелся склон, освещенный тёплыми солнечными лучами. Он, весь покрытый молодой травой и наполненный утренней росой, был самым зелёным из всего, что Пар видел когда-либо за всю свою жизнь. Как он в детстве любил сбегать по этому склону, любил мчаться из всех сил, прямо до лестницы сделанного им дома – на одном дыхании, на одном рывке. А там его ждала она, протягивая ему вместо руки свои огненные кудри, словно то не волосы вовсе, а рыжие гроздья сирени. И она там есть, там, на вершине лестницы, на той стороне поляны. Она ждёт его, нужно только сорваться с места и побежать к ней. И осталось-то – всего каких-то двадцать шагов, но как хочется оттянуть этот момент, ещё немного полежать на этом осеннем ковре, посмотреть, как падающими цветами над ним кружат золотые и медные листья.
– Пар, негодник, что ты там делаешь? – вновь раздался голос Иоры.
– Иду! – радостно воскликнул Пар.
«Как она не понимает? Она же всегда читала его мысли! Разве она не видит, что этот миг блаженней всего на свете. Когда вокруг детство, безмятежность, радость и счастье! А она ещё спрашивает, что я делаю!»
– А что я делаю? – улыбка вдруг ушла с его губ. Грусть стала расползаться по его лицу, словно по нарисованному на листке бумаги портрету, брошенному в лужу и размокающему в грязной воде. Он вдруг понял цену своей безмятежности и ужаснулся ей. – Я Юну спасаю, – тихим хриплым голосом произнёс уже не тринадцатилетний мальчик, а юноша. Это было сказано, как упрёк: упрёк Иоре, зовущей его из детства, упрёк себе, что чуть было не забыл, зачем он здесь, и упрёк лесу, пытающемуся одурманить его.
Деревья, давно знакомые и полюбившиеся своим разнообразием и красотой, стали серыми и одинаковыми. Золотой листопад, круживший в ритме вальса, теперь падал на землю мёртвым коричневым пеплом. Проблески солнечных лучей, игравших на зелёных листьях тонких веток, сменялись каменной решёткой плотно скрещивающихся иссохших сучьев, полностью скрывающих небо. Острые копья травы торчали в том месте, где недавно был мягкий ковёр из листьев. Минуту назад Пар лежал на этом месте и только сейчас ощутил, что спина его зудит от колотых ран. А в двадцати шагах, где когда-то был пологий склон, так соблазнявший сбежать по нему, бездонной пропастью ждал своей жертвы обрыв. Из
