В свою очередь, её антагонистка, вновь просыпающаяся в моей постели, исполнила свою партию с ненавязчивой природной элегантностью, как вода она просочилась в мою жизнь извне, используя трещины литературы и молчаливую красоту понимания… В этот раз я уже не допускал перекоса моих симпатий – я был сосредоточен на себе и своих ожиданиях касательно заокеанского издания моего сборника и продолжал работать над новым словесным полотном. В августе, где-то после того, как интернет обсудил, как коммунистический постмодернист «критикуя предложил» пойти в пешее эротическое путешествие современному классику русской словесности, я решил, что мне надо сменить обстановку как внешнюю, так и в том чулане, что работает мне черепной коробкой, а по дороге пересмотреть свои взгляды на давний камень преткновения для моей психики – петровский город на болотине, место обитания ряда моих бывших и моего племянника. Город вызывал во мне подкожное отторжение с раннего детства по причинам, не столь важным к упоминанию. Поездка вышла, мягко сказать, неудачной. Сразу же по приезду мне припомнили славу, несущуюся над моими тусовками в столице, и предложили откушать от северного стола… Благо, воспитанный в культурной семье, я знал, что не соглашаться на подобное – прямое неуважение по всем законам гостеприимства. И вот я, уже длительное время чистый от своей прожжённой развлечениями бомонда жизни, вновь оказался в круговерти знакомых шаблонов. Описывать всё не имеет смысла, да и какой интерес может представлять перемещение из одной жопы крота в другую: дождь, всплески неона, длинноногие окрысившиеся существа, которые когда-то были чьими-то дочерьми. Грязная взвесь вывода осела на дне моей головы, где-то ближе к утру на звукозаписывающей студии в здании Ленфильма. Я был окружён некоторым количеством молодых дам, упоротых смесью кокса и мефедрона: бегающие глаза, рваные движения и смех похожий на лай. Смысловая нагрузка продуцируемой ими какофонии сводилась к обсуждению инстаграма и перечислению свойств и различий любимых ими сыпучих средств для скучающих ноздрей.
Голова не то, чтобы болела, скорее в ней зудел изнасилованный здравый смысл, общество тяготило. Как известно, нимфы хороши лишь в сумерках, а поутру они проверяют на прочность твои моральные убеждения касательно неприменения насилия к слабым и глупым. В целом, у меня сложилось чёткое ощущение внезапного камбэка в некую маргинальную коннотацию моего не столь далёкого прошлого. Прогнившей вишенкой на торте посещения города над Невой стала вторая ночь, проведённая мной в обшарпанной комнате, на продавленном диване – ни колодезный двор за окнами, ни звук капель дождя не был неприятен, хоть и создавал определённое давление на отходящий от химического отравления мнительный мозг. Главной прелестью сцены было то, что вся комната, ставшая местом моего ночлега, бала заставлена полотнами с картинами моей мёртвой старшей сестры, покинувшей семью со скандалом еще в моём раннем детстве. Из тёмных углов на меня взирали перенасыщено
