с дядей продолжали спорить, а я поплелся обратно к морю. Я брел вдоль берега, берег был красивый, песчаный, то тут то там валялись огромные выкорчеванные пни. Наверное, те самые, что сушил покойный, только что преданный огню Манивальд, – чтобы зажигать сигнальные огни, до которых никому больше дела нет. Возле одного пня лежал кто-то. Оказалось, это Мėме. Я никогда не видел, чтобы он ходил, он вечно валялся где-нибудь под кустом, словно носимый ветром облетевший лист. Вечно он жевал мухоморы и всегда предлагал их мне, но я никогда не брал, потому что мама запретила.
И на этот раз Мёме растянулся на боку возле пня, а я и не заметил, когда и как он там появился. Я дал себе слово когда-нибудь выяснить, как этот человек выглядит, стоя на своих двоих, и вообще – каким манером он передвигается – по-человечьи или по-звериному – на четвереньках, а то и вовсе ползком, подобно змеям? Я подошел к Мёме и, к своему удивлению, увидел, что на сей раз он и не подкрепляется мухомором, а прихлебывает что-то из кожаного бурдючка.
– Эх! – он как раз вытер губы, когда я подсел к нему, с интересом принюхиваясь к незнакомому запаху. – Это вино. Куда лучше мухоморов, хвала чужеземцам и их башковитости. От мухоморов страшно хочется пить, а это и жажду утоляет и в голову шибает. Отличный товар. Думаю, стоит остановиться на нем. Хочешь тоже?
– Нет, – сказал я. Мама, правда, не запрещала мне пить вино, но можно предположить: раз Мёме угощает чем-то, то едва ли это лучше мухоморов.
– Откуда такой бурдючок? – В лесу ничего подобного мне не попадалось.
– У монахов и прочих иноземцев можно разжиться, – отвечал Мёме. – Надо просто размозжить им башку – и бурдючок твой. – Он снова отхлебнул. – Ничего не скажешь, напиток что надо, – опять похвалил он. – Этот болван Тамбет может сколько угодно разоряться, но иноземный товар получше нашего будет.
– И чего этот Тамбет разорялся? – спросил я.
– Ах, да он на дух не переносит, чтобы кто-то имел дело с иноземцами или просто касался их вещей, – Мёме махнул рукой. – Правда, я сказал: не я пощупал этого монаха, а мой топор, но он все равно зудит. Ну а если я не желаю одни мухоморы жевать? Если эта бурда куда лучше и скорее шибает в голову? Человек же не пень какой-то, вроде вот этого, он должен усваивать новые знания. Но мы, увы, именно такие пни. И что эта твердость дала нам? Как последние осенние мухи, медленно жужжа, летим мы по лесу, пока не валимся в мох и не подыхаем.
Из этого разговора я уже больше ничего не понял и встал, собираясь вернуться к дяде.
– Погоди, – остановил меня Мёме. – У меня для тебя кое-что есть.
Я тотчас замотал головой, потому как знал: наверняка последует или мухомор, или вино, или еще какая-нибудь дрянь.
– Погоди, тебе говорю!
– Мама не велит!
– Заткнись! Мать и не знает, что я хочу тебе дать. На, забирай! Мне с этим делать нечего. Повесь себе на шею!
Мёме сунул мне маленький кожаный мешочек, в нем было что-то небольшое, но тяжелое.
– Что это?
