не жалует. Вечно он ворчал и фыркал, когда мы с Пяртелем, набрав ягод, возвращались из лесу, и я от чистого сердца угощал земляникой играющую в траве Хийе. Тамбет кричал:
– Хийе, поди сюда! Нам от деревенских ничего не надо!
Он никак не мог простить нашей семье, что в свое время мы покинули лес, и упрямо считал нас с Сальме гостями. В священной роще он всегда пялился на нас с явной неприязнью, словно укоряя в том, что пропахшие деревней, испорченные существа вроде нас вообще осмеливаются появляться в таком сокровенном месте. Меня в эту священную рощу, по правде говоря, нисколько не тянуло, мне совсем не нравилось, как вещий Юльгас окроплял священные деревья заячьей кровью. Зайцы такие славные, и в моей голове не укладывалось, как можно убить зайца только затем, чтобы полить его кровью корни деревьев. Я боялся Юльгаса, хотя на вид он был ничуть не страшный, вполне добродушный дед, и с детьми ласковый. Иногда он навещал нас, рассказывал про всяких духов-хранителей, говорил, что к ним следует относиться с величайшим почтением, особенно детям. Прежде чем умыться родниковой водой, надо принести жертву водяному, а набрав ведро воды – еще одну. Если же захочется искупаться в речке, то, чтобы водяной не утопил тебя, надо принести даже не одну жертву.
– А какие жертвы надо приносить? – спросил я, и вещий Юльгас объяснил с ласковой улыбкой, что лучше всего взять лягушку, живьем рассечь ее вдоль и бросить в родник или речку. Тогда водяной останется доволен.
– Отчего эти духи-хранители такие злыдни? – испугался я. Замучить лягушку казалось мне отвратительным. – Отчего они такие жадные до крови?
– Как ты можешь говорить подобные глупости, духи-хранители вовсе не злыдни. Они просто оберегают водоемы и деревья, и мы должны исполнять их веления, делать им приятное, таков обычай испокон веку.
Он потрепал меня по щеке и велел непременно приходить в рощу, «потому как тех, кто в рощу не ходит, псы, что стерегут священную рощу, порвут в клочья», и ушел. А я остался в плену страхов и сомнений, я никак не мог разрезать живую лягушку, и потому купался очень редко и у самого берега, чтобы успеть выскочить из воды, прежде чем кровожадный водяной, не получивший лягушачьей тушки, схватит меня. Оказываясь в священной роще, я с каждым разом чувствовал себя все неуютнее. Я озирался по сторонам, выглядывая этих жутких псов, охраняющих рощу, которые, по словам Юльгаса, живут там и сторожат, но встречал лишь неодобрительный взгляд Тамбета. Он наверняка был недоволен тем, что какой-то «деревенский» околачивается в священной роще, вместо того чтобы внимать заклинаниям хийетарка.
Впрочем, то, что меня считают деревенским, меня не задевало; как я уже сказал, деревня мне нравилась. И я все старался выведать у мамы, почему мы там больше не живем и нельзя ли вернуться обратно, если не насовсем, то хотя бы на немножко, поглядеть. Мама, конечно, возражала, и все пыталась мне втолковать, как хорошо в лесу и какая тоска смертная жить в деревне.
–
