прыжке из фургона (оператор, присев, развернул объектив прямо на него), как сзади налетел один из конвоиров, и они вдвоем упали на землю. Прямо у ног женщины в красном.
Мужчина слез с Мика, затем поднял его.
Последовала пауза.
Они стояли в залитом жарким солнцем дворе заброшенного дома. В низкой пожухлой траве валялись осколки кирпичей и стекла, обрывки газет. Пели цикады.
– Какой упорный, – наконец сказала женщина, глядя в бледное, исцарапанное и перепачканное лицо Мика. – Как волчонок…
Она быстро провела пальцем сверху вниз по его губам, так что они звучно шлёпнулись друг о друга. Мик даже не дёрнулся и не попытался укусить – слишком это было неожиданно. И ещё он устал и отчаялся. Последняя попытка сбежать дорого далась.
Оператор бесстрастно снял и эту сцену. Теперь он стоял спиной к солнцу, но стёкла все равно скрывали глаза – сверкали, как крохотные лужицы ртути.
Старик коротко и хрипло кашлянул, и тут же все, как по сигналу, двинулись в дом.
Внутри было светло – в огромные просветы окон и обвалившиеся перекрытия заглядывало солнце. Пахло пылью, разбитыми кирпичами, чуть-чуть – крапивой.
Опасных запахов Мик не почуял, и это его приободрило.
Они поднимались по лестнице без перил. Впереди, сгорбившись, шёл старик. За ним, между двумя конвоирами, Мик. Слева от них, боком, так что камера фокусировалась на лице Мика, шёл оператор. При каждом шаге его ступни оказывались наполовину на ступеньке, наполовину – в воздухе. Под ноги он при этом не глядел, сосредоточившись на камере и Мике.
Сзади бодро цокала каблуками женщина в красном.
Поднявшись на третий этаж, они вышли в коридор. Здесь было уже темнее. Из распахнутых квартир печально выглядывал брошенный хлам: игрушки, разодранные книги, одежда. В одной из комнат на полу валялась фотография под треснувшим стеклом – три смутно различимые темные фигуры.
Наконец они остановились перед единственной запертой дверью. Мик заметил, что щели по краям и замочная скважина заложены чёрным полиэтиленом.
Вот теперь ему стало по-настоящему страшно. Глубокий, тяжёлый холод схватил сердце и расползся по телу.
Старик покопался в замке и дверь открылась – в абсолютную, густую, как чёрная краска, темноту. Старик исчез в ней, а через какое-то время щёлкнул выключатель, зажужжала флуоресцентная лампа, и Мик увидел комнату.
Она была маленькая, чистая. В центре стояла большая железная кровать, застеленная клетчатым одеялом. Над кроватью окно, плотно заложенное досками. На них был грубый рисунок красными и белыми мелками. Что-то вроде короны или венца. Вдоль стен валялись катушки с плёнкой.
Когда Мика попытались втолкнуть в комнату, он яростно сопротивлялся. Бился, как угорь, упирался ногами о косяк, дважды, извернувшись, сумел укусить конвоира. Удерживали его только двое мужчин. Стоявший у кровати оператор снимал всё происходящее, бесстрастно посверкивая очками, старик молча ждал, а женщина хихикала.
