берега как будто принадлежат разным мирам. С южной стороны, где я вышел – облицованная тёмным булыжником набережная и дома в серо-розовой гамме, покрытые чуть серебрящейся, навсегда въевшейся коркой морской соли.
С севера берега пологие, илистые, заросшие высоким тростником и кустарником. За голыми ветвями тёмные силуэты низких домов, железные крыши украшены флюгерами в форме петушков. А над крышами – бесконечное белёсое небо. Где-то далеко в небо уходит узкая и чёрная фабричная труба. Дыма нет.
Сам канал, безусловно, принадлежит северу: в тёмной воде весело кружатся палочки тростника, ветки и палые прошлогодние листья.
Прохожу по мосту, затем по старой брусчатке, вьющейся сквозь ивовые заросли, и выхожу на улицу. Дома здесь похожи на склады или казармы: низкие и длинные, из старого кирпича, с маленькими квадратными окошками. В окнах сиротливый белый тюль на чёрном фоне, в одном – яркое красное пятно герани. Мне всё это кажется грустным, и флюгера, поскрипывая, медленно поворачиваются в бесконечном голом холсте над головой.
Но, проходя по улице, я замечаю, что люди и здесь счастливы. Взрослых, правда, немного: старичок с папиросой, сидящий на лавочке у распахнутой деревянной двери. Молодая женщина с чёрными волосами и весёлым румянцем, несущая ведро с углем.
Но больше всего детей: всех возрастов, мальчики и девочки, все с длинными волосами и в самом разномастном тряпье. Они смотрят на меня настороженно, но в то же время с явным превосходством.
Тут я догадываюсь, что моя одинокая фигура на мосту – а может ещё и на той стороне набережной – была давно замечена дозорными. Я шёл под внимательными взглядами, и при моём приближении стихали игры и разговоры, а дети расходились по сторонам, пряча в карманы рогатки и перочинные ножики. А я шёл себе и не замечал. Улыбаюсь этой мысли – и тут же всё вокруг оживает.
С пронзительным хоровым – Уи-и-и-и-и! – трое мальчишек бросаются в погоню за светловолосой девочкой, длинные гривы всей четвёрки летят вслед за ними, как струи ветра. Ещё одна стая проносится мимо меня, обдавая дерзкими и холодными запахами талого льда и палых листьев. Где-то стучат в жестяной барабанчик, на улице вдруг появляются кошки, воробьи и кудлатый серый пёс.
Явление ворон более драматично – я не замечал их, пока, вспугнутые выстрелом из рогатки, они не взметнулись с кроны, возмущённо и угрожающе каркая.
Думаю, не затеяно ли всё это торжество ради меня, и иду дальше.
Улица называется «Красной» и действительно такова: красный кирпич стен, порыжелые от ржавчины железные крыши, на деревянных дверях и ставнях висят грозди сухой рябины.
Красная улица, если верить карте, пересекается с Фельдшерской. Прохожу небольшой импровизированный рынок (в деревянных ящиках – сверкающая чешуёй мелкая рыба, присыпанная солью и сухими травами, маленькие мороженые яблоки, чёрный хлеб) и выхожу на Фельдшерскую.
Улица начинается с мрачного закопчённого здания
