прямо смотрел, слово своё имел, только отца с матерью слушался и почитал; своевольничал и в барский лес без боязни ходил, и на барщину не всякий раз являлся. Барин и пороть меня боялся и в лес, где я с топором ходил, даже с челядью, побаивался ходить. Однако и на меня управу нашёл. Когда на девку его дворовую загляделся – он строго-настрого запретил ей со мной женихаться и грозил разорить семью и не дать разрешения на женитьбу. Тут, аккурат, разнорядка барину пришла одного рекрута в армию определить, так он, чувствуя мою злобу, меня и определил на пятнадцать лет на исправление – рекрутом в армию отправить. Хочешь, не хочешь, а против царской службы сладить трудно – разве что от отца и матери уйти и, зазнобу бросив, в Сибирь к кержакам податься за свободой. Так вот, забрили меня в рекруты и определили солдатом в самый знатный полк. В него крепких, чернявых да кареглазых молодцев, как сам учредитель первого в Русской армии солдатского полка-император Петр Алексеевич, по всей России-матушке искали. Император и сам в нём службу нёс, начав с отставной козы барабанщиком, с мальцами из окрестных сёл, где будущий государь от сестрицы старшей своей, самовольно власть прибравшей, ссылку имел и в военные игры играл под надзором. И занесло меня в самую столицу на службу в славный полк. Ранее в него детей дворянских брали на муштру и выучку и в офицеры потом определяли, а уже позднее и в мои годы государь Николай Павлович, после беспорядков, дворянами учинёнными против него, простолюдинов стал набирать. Меньше к бою учили – более к шагистике на парадах перед Зимним дворцом и Сенатом, да охраны царствующих особ.
Пока я эту науку освоил – семь потов сошло. Бывало и по спине доставалось. Крепко Николай Павлович порядок во
всем любил: от пуговицы на мундире и бумаг вканцелярии, до слова в докладе и настроении умов. Хотел, чтоб порядок был и в семье, и в полку, и в России, и в Европе. Не осилил он этого дела и помер от расстройства за неудачу в войне Крымской. Недолго я ему послужил. Кормил сытно и гонял знатно. А вот при сыне его – Александре Николаевиче, меня в личную охрану царствующей особы определили. Я и смолоду крепким был, а к тому времени и мясом оброс на царских харчах, и усы знатные отпустил, и смышлёным оказался. Начальство меня в личную охрану государя за мою расторопность и заслуги определило. От того и во всех заграничных путешествиях и приёмах, царя-батюшки, должен был русскую армию, с такими же удальцами как я, в лучшем виде представлять: так что знай Семён с кем в дальний путь отправился.
Тут Семён прервал воспоминания Евсея своим вопросом- как там за границами живут? Дед от неожиданного вопроса и живого интереса призадумался, потёр мозолистой, совсем не стариковской жёсткой, крепкой рукой лоб и продолжил свой рассказ:
– Я по заграницам всё больше по столицам являлся и, как там мужик живёт- мало что сказать могу. Наверно, ему и там несладко -землицы там поменее, размахнуться негде -потому всё возделано, но такой земли
