в это самое время распахнулась дверь.
Бесо стоял в проеме, шумно двоша. Потом сделал два шага в дом и вдруг возопил.
Возопил, указав сыну на мушьи засидки:
– Глянь! – он вперил палец в потолок. – Тварь и та о себе мету оставить норовит, а ты…
И только тут Сосо понял причину родительского гнева. Бесо, конечно же, хотел, чтобы сын выучился на сапожника.
– Если человеком не станешь, – назидал он, – то хоть с голоду не умрешь.
Видимо, ему только теперь донесли, что Сосо готовится стать священником.
В руках отца появился молоток с натемнелой от смыка ладоней рукояткой, и он осудительно пробормотал:
– Все сами решаете? Без отца! Хотите всех умнее быть!
Его лицо напоминало омертвелую пустошь, чуть прихолмленную брунами бровей.
И тут только Сосо догадался, что отец сбрил бороду и усы и стал совершенно не похож на самого себя. И лицо его действительно напоминало какое-то разрушенное временем селение с почти съеденными долгим отсутствием людей могилками.
Необузданный пыл же остался в нем прежним. И малости было достаточно, чтобы Сосо вспомнил, что отец много раз, как считала мать, собирался перехватить себе горло. А на самом деле, видимо, намеревался побриться, сменить образ, чтобы, как всегда всем кажется, изменить что-то в своей жизни.
И вот сейчас он приехал безусобезбородым, а сущность в нем осталась все та же, тем более что водка от того, что он обчекрыжил себе лицо, слаще не стала.
И именно ею он нынче подзаправлен под самую завязку.
– Так что тебя заставило стать попом?
Вопрос был задан на самом убойном визге.
A Сосо, почему-то ничуть не испугавшись, думал определить, где же у отца живет то самое поганство, что изнуряет как и его самого, так и их с матерью. Может, оно вон там, под кадычком, что сейчас места себе не находит, и это именно злость билась, двошала, чтобы горячкой вылиться на чью-то голову.
И только что он подумал о голове, как увидел вознесенный над нею тот самый молоток, который отец только что держал в руках.
Он слышал, как на плите в чугунке картаво кипела картошка. Еще секунда, и он больше ничего этого не увидит. Равно как и не услышит. Потому как смерть не предусматривает длинных рассусоливаний.
– Ну что же, бей! – спокойно сказал он отцу.
И тот, казалось, споткнувшись о собственный визг, вдруг умолк. Отшвырнул от себя вознесенный было над головой сына молоток, потом с силой кинул Сосо на пол.
Тот не успел сообразить, как это могло случиться. Ведь он должен был как-то оборониться. Оказать, проще говоря, сопротивление.
Но Сосо мешком распростерся на полу, почуяв оглушенность во всем теле.
В следующую же минуту он увидел отца сидящим за столом. Видимо, горошина, которую он уцелил глазом, на вилку не натыкалась, и Бесо зверовато глядел в сторону распростертого на полу сына, словно это именно Сосо сотворяет с отцом мелкие
