Венера. И, значит, обладает особенностью простираться как можно длиннее, чтобы зародить в человеке наивность, что он бессмертен.
Сосо мрачно поглащал свое невежество.
– А вот это, – продолжала Первая напирать на два эти слова, – Линия Сердца, то есть Юпитера. По ней…
– Стоп! – остановил ее Сосо. – А мне доподлинно известно, что я бессердечный.
– Если тебе это говорили девушки, – быстро ответила Первая, то они желали, чтобы ты как можно обильнее доказывал обратное.
«Обильнее…». Он подержал в сознании это слово, вдвойне осторожнее, чем требовали обстоятельства, спросил:
– А ты на мне испытываешь еще какое-нибудь смертоносное женское оружие?
Первая колупнула его взором почти так, как острым ногтем поддевают прыщ, и произнесла:
– Я еще не дошла до вот этой, поперечной линии, которую зовут Линией Головы, поэтому до конца не убедилась, умный ты человек или только прикидываешься.
Договорить им в ту пору не дали. Подошел Петр Капанадзе.
И, не обращая внимания, что рядом Первая, спросил:
– Нам евангелие от Луки назавтра выучить задали?
Сосо кивнул.
– «Не судите и не будете судимы, – забубнил Петр, – не осуждайте, и не будете осуждены».
Сосо хотел его остановить, но Первая сжала его руку, на которой, как ему по ощущению показалось, смешались все линии, и прошептала:
– Так ты знаешь, как нельзя подносить людям руку?
– Конечно, – ответил Сосо, – как попрошайка. Ладонью вверх. Тогда сразу станет видно, сколько ты еще будешь мучить белый свет. И потому не лучше ли от тебя как можно скорее избавиться.
А Петр все продолжал долдонить выдержки из Нового завета:
– «Прощайте, и прощены будете; давайте и дастся вам».
Домой Сосо шел один. И почему-то не о хиромантии думал и даже не о Первой, которая отложилась в сознание как некая веха преткновения его души. Он – на память – далее читал Евангелие от Луки. Читал лукаво, почти кощунственно:
– «Мерою доброю, утрясенною, нагнетенною и переполненною отсыпают вам в лоно ваше».
Он видел, как горийцы торговали. Одни действительно утрясали меру, чуть ли не натрамбовывали мешок. Другие, особенно евреи, старались, чтобы насыпка была чуть ли не полувоздушной. Вроде бы не предполагая, что такою же мерой отмерится и им самим.
Уже перед самым домом Сосо вспомнил, что хотел посвятить Первой стихи, и, выудив из своего ранца карандаш, почему-то стал писать тупым его концом прямо на земле:
Опять ползет туман над бездной,
Опять на ощупь,
Как слепой,
Идет туман.
И бесполезно
Искать опору под стопой.
И злая горская баллада
Вот-вот окончится навек.
О, как же в жизни мало надо
Тебе, беспечный человек.
Всего лишь только оступиться,
Поверив
