Останавливается, разглядывая вмонтированный в стену подсвеченный аквариум с золотыми рыбками, чертыхается, идет дальше, мимо пальм, фикусов и папирусов. Доходит до торца, где, рядом с входом в траурный зал, отгороженные цветочными горшками, но все равно на виду, стоят ведра с тряпками, пустые кадки, банки с отростками растений, пластмассовые лейки… Она разворачивается, подходит к холодному стеклу, прижимается лбом и смотрит во двор. Метель волнами перекатывается возле ее лица.
…Сказать о Динэре хотелось многим, церемония затянулась, превысила положенный регламент, поэтому распорядительница, улучив момент, вклинивается: «А теперь попрощаемся, родственники подходят последними». Все следуют ее указаниям. Последними подходят дети. Старшая девочка гладит Динэру по руке.
Распорядительница нажимает кнопку в стене, створки внутри постамента раскрываются, гроб начинает медленно погружаться. И тут в полной тишине становятся слышны громко переговаривающиеся внизу женские голоса. Все стоят, опустив головы. «Господи, скорее бы закончилось это, скорее бы, скорее…» – приговаривает про себя Жаворонок, заглушая скороговоркой звуки, несущиеся из преисподней.
…В кафе стол уже накрыт. «Как хорошо, – Васильков-ский откупоривает запотевшую бутылку водки и повторяет мечтательно: – Как хорошо… а то пришлось бы нестись до ближайшего шалмана, душа-то горит». Идея поминок прямо в крематории из сюрреалистичной превратилась в самую что ни на есть жизненную. Любезная официантка приносит новые закуски. Ничего вкуснее поминального стола нет на свете. Особый голод и особая жажда. Возле фотографии Динэры стоит полная рюмка водки, накрытая кусочком хлеба. «Она тут младше нас, нынешних, – глаза Заброды наливаются слезами. – Такая, как пришла к нам в седьмой класс…» После второй рюмки Жаворонок чувствует, что ее наконец-то отпускает. Ей кажется, что она смирилась с этим сооружением на окраине города, где вышибают остатки самоуважения из живых, показывая им себя мертвыми в единственно возможном антураже. Еда хорошая, и водка хорошая. И сколько хорошей, благодарной памяти. Памяти-ити… да… это главное… внутренний жар нарастает, сердце делается большим, если завтра война, если завтра в поход, этим и живем, не-не-не-памятью, страна героев… этим пережитым, пережитым, пережитым, не-не-пережитым… забытым, не забудем-забудем, не-простим-не-простим, броня крепка, простим, детей в атаку, нам нет преград, мечта неясная, поём и смеемся, как дети…
Дети устали. Младший спит на руках отца. Старшим надоело сидеть, они выходят в вестибюль. Люба рассказывает, что у Динэры в шкафу нашла портфель, а там письма, фотографии, газеты старые, томик Некрасова и коробочка с наручными часами, часы механические, отлучилась на кухню, а близнецы эту диковинку по винтику и разобрали… «Ничего страшного, – говорит Васильковский, – оружие можно хранить в разобранном состоянии». Люба спохватывается, что время вышло. «Вы сегодня последние», – успокаивает официантка и приносит горячее, как раз те самые
