настойки, тени под фонарями утраивали фигуры, а Ника сидела с бокалом вина и отрешенно смотрела на толпу. Алекс подошел к ней, сел рядом на лавку и спросил – как будто сам у себя – похоже ли белое вино на лицо Пьеро. Ника ответила, что нет, оно слаадкое, обернулась – и Алекс окаменел. Ему показалось, что перед ним призрачная девушка, находящаяся вне времени, и внутри у нее переворачивается синий дым в свете фонарей; и одновременно он видел самого эротичного человека в жизни.
Оба торжественно молчали, когда шли в загс на Таганке – без друзей и свидетелей. Брак казался Алексу удачной шуткой, как если бы он на слабо ввязался в историю – залез на крышу по пожарной лестнице или вытащил из чужого кармана кошелек – и оставалось только досмотреть, чем кончится. Три года назад, точно: был июль, паряще-теплый, невесомые дожди срывались на землю и исчезали без следа, сытая ворона у загса смешно каркала и перебегала от дерева к дереву, как собака. Алекс и Ника шли по шумной улице почти боком, обнявшись и не отходя друг от друга ни на светофорах, ни у банкомата, в котором нужно было заплатить пошлину, а карточку заело и пришлось вызывать работников банка, чтобы ее вытащить. Ни загса, ни поцелуя Алекс не помнил, но белое золотое кольцо, как и Ника, носил всегда, даже спал в нем в гостиницах во время идиотских тренингов и конференций.
Они коммуницировали в пустоту часто, даже слишком. Алекс звонил Нике дважды в день – сначала из командировок, рыжая медь, серый алюминий, потом, когда его назначили главой департамента, между годовыми отчетами и совещаниями о реструктуризации, после переговоров с морщинистым замгубернатора и перед leg day в финес-клубе в Сити. Он целовал Нику вдоль невидимых телефонных волн, рассказывал о провалившемся в водопроводный люк директоре и прокисшей каше в корпоративной столовой – и передавал бесконечные приветы, и заказывал букеты с доставкой, которые Ника никогда не забирала; они оставались у двери в их съемную трехкомнатную на Басманной, пока вечером он не заносил их и не ставил рядом с огромной сине-зеленой кроватью, у дубовой спинки, лак на которой покрылся мелкими трещинами от старости.
Близость и любовь, которые Алекс показывал каждый день, выглядели ненужной вежливостью. И Алекс беспокоился – да, наверное, это можно назвать словом «беспокоился». Не из-за того, что Ника замкнута и холодна – она с самого начала, с первого вечера, когда он привел ее в родительскую квартиру на Пресне и угощал шоколадным ликером, выглядела отстраненной и непонятной; как неподвижная точка, вокруг которой разворачивается забота, кружится фруктовый ветер из слов, подарков и предложений, а она остается на месте и только иногда, чуть откинув голову назад, улыбается. Когда Ника под утро ушла, он звонил ей три дня, прежде чем она согласилась встретиться еще раз.
Ника была нелюдима, она несколько раз ездила с Алексом вместе в отпуск – к Мертвому морю и на далекие острова, где не знают ни слова по-английски,
