любимого с восхищением и затаенным сомнением. – Вроде бы ты нашел себе кралечку в Москве, богатую графиню, поселился во дворце, пьешь, гуляешь и забыл про нас навсегда!
– И вы поверили?
– От немца когда бежали, обещал же скоро возвратиться, – не без упрека лепетала Настя, собирая на стол. – А весна утекла, лето уже минуло красное. И убили тебя – все говорят.
Что-то в ее голосе насторожило мужа: вроде пытается оправдаться. Почему?
– Присядьте, будь ласка, – попросила мать, – а то ж с дороги. Бомбы грузные и наган на поясе.
Она была вся, как струна. Явился, благодетель, с пустыми руками! А раньше? Увез и бросил дочь, беременную, в чужих краях! Где это видано? Ради чего? Революция, шумят, потребовала. Хай бы она провалилась в тартарары, та революция!
Гость между тем опустился на лавку, недоумевая: «С какой стати старая величает меня?»
– Сынок спит? – спросил.
Женщины забегали, засуетились, не отвечая. Он не стал добиваться. Появилась бутылка, заткнутая обломком кукурузного початка, мятые железные кружки. Нищета била в глаза. Настя сказала:
– Наливай, хозяин.
Он плеснул в кружки, запахло самогоном. Когда выпили за долгожданную встречу и закусили, Нестор опять поинтересовался:
– Спит?
– Ох, спит! – вскрикнула теща и зарыдала. – Прости нас, несчастных. Спит твой сыночек, Нестор Иванович. Навечно! Бог прибрал!
Настя тоже закрыла лицо руками, вздрагивала от горя.
– Вы что, бабы, сдурели? – он стукнул кулаком по столу. – Можете по-человечески объяснить?
Глухая тоска охватила Нестора. Вот так подарочек судьбы, будь она проклята. Бог прибрал. Да его же нет, как говорил Заратустра! Мы сами хозяева на этом свете. Кто же посмел?
– Кто виноват? – грозно спросил Махно.
– Я лелеяла твое семя, – всхлипывая, заговорила Настя. Тон мужа испугал ее. – Руками и сердцем. А в Царицыне, ты помнишь, пушки бухали рядом, все шарахаются, приткнуться негде. Вагоны, как бочки с селедками, мат-перемат… А оно нежное, еле титьку брало. Мы с мамой…
– Э-эх вы! – только и выдавил Нестор, скрипя зубами. Что-то в нем обрывалось и падало безудержно. Он плеснул еще в кружку, выпил залпом, не закусывая.
– Сколько жил сын?
– Месяц всего… и два дня.
– Э-эх! – муж вскочил, заходил по комнате. Деревянного пола не было – доливка, и она все равно качалась под ногами. – По вашей милости, тетери ощипанные, не увидел первенца. Кто-то обижал вас? Гайдамаки, немцы набегали?
– Булы, булы, – подтвердила теща. Сухонькая, сгорбленная, она скорбно, тыльной стороной ладони вытерла слезы. – Про вас допрашивали. А оно вроде чуяло, плакало…
– Имя дали?
– Василько.
– Наше, доброе.
Боль не отпускала. Кто же перешел дорогу, если нет Бога? Кто? Смерть без подручных не является. Эх, любовь моя первая, Настенька, Анастасия
