Алексей. – Мухи никогда не обидел. Анархист, наш друг Моисей. Ну и что, за это карать?
– А почему он не ушел тогда со всеми? – спросил Махно.
– Упал с коня, когда мы готовили батальон против оккупантов. Сломал ногу. Куда деваться? Прятался у братьев. Это в то время, Нестор… Полгода назад… Ты удрал с большевиками.
Последние слова прозвучали явно с осуждением. А было так. Зимой восемнадцатого года Центральная Рада, чтобы выгнать большевиков с Украины и самой укрепиться, пригласила немецко-австрийские войска (Прим. ред. – Вскоре они Раду разогнали и поставили гетмана Скоропадского). За помощь им пообещали десятки миллионов пудов хлеба. Однако крестьяне, в том числе и в Гуляй-Поле, вовсе не горели желанием дарить свое добро. Махно тогда возглавлял здесь ревком и отряд самозащиты. Только уехал за оружием, как ополченцев рассеяли. Вот об этом и напомнил Марченко с осуждением.
– Зачем ты так, Алеха? – возразил ему брат Семена Каретника – Пантелей, тоже усатый, крепкий молодец. – Забыл, что ли? Махно достал у красных орудия, пригнал вагоны снарядов, патронов!
– И внезапно исчез, – не сдавался въедливый Марченко.
– Не мели пустое, Алеша. Меня же Егоров (Прим. ред – В то время командарм Крымского направления) позвал, чтобы вместе действовать. Я к нему, а их штаб уже смылся в Волноваху. Но оборону-то надо держать. Я за ними…
– А нас тут взяли голыми руками, разоружили, – вставил слово и Петр Лютый. Несмотря на свою фамилию и довольно неласковое сейчас выражение лица, он был наиболее близок Нестору, может, потому, что тоже невелик ростом и тайком писал стихи.
– Хватит п…! – прикрикнул Семен Каретник. – Тогда все наложили в штаны. Регулярная армия перла!
– Все намаялись, – примирительно заметил Алексей Чубенко, что сидел на мешке с сухарями. Он старался не шевелиться, чтобы не подавить их. Среднего роста, плотный и благообразный Чубенко не лез вперед, не отставал и был, что называется, себе на уме. Вместе с другими анархистами он бежал от австрийцев и агентов Центральной Рады в Россию. Потом, в конце лета, в Курске встретил Махно, и они вдвоем пробирались сюда.
– Потише вы! – зашипел Роздайбида, в окошечко наблюдая за улицей. – Баба какая-то летит. Услышит и раскудахчется, черноротая.
– Так что же с Моисеем? – шепотом спросил Нестор.
– Его прямо из постели выдернули, – тихо продолжал Марченко. – А перед этим Емельяна, твоего брата, на глазах детей…
– Оставь, – попросил Махно.
– Извини. Словом, видят, что зашли далеко, и обратились к людям: «Хто такый Калиниченко? Злодий чи добрый чоловик?» Народ заступился. А власть это не устраивало. Спросили богатеньких: помещика Цапко, купцов Митровниковых, хозяина мыловаренного завода Ливийского, твоего Кернера…
– Не бреши, – перебил Петр Лютый. – Михаил Борисович в такие дела не суется.
– Хай смолчал. А остальные в один голос: «Злодий! Злодий! Помогал Нестору Махно чернь бунтовать,
