меня читать на своем языке, чаще всего по «Робинзону»; я была совершенно увлечена этой книгой.
У меня всегда было предчувствие, что меня ждут приключения. Воображение мое без устали представляло разные превратности судьбы. Я измышляла себе необыкновенные ситуации. Я хотела знать все, что может пригодиться в любых жизненных обстоятельствах. Когда моя горничная навещала свою мать, два или три раза за лето, я заставляла ее рассказывать мне все, что делалось у них в деревне. Потом на протяжении многих дней я только и думала, что бы я делала, будь я крестьянкой, и завидовала судьбе тех женщин, которых часто посещала в деревне, – им не приходилось, как мне, скрывать свои вкусы и мысли.
Постоянная вражда, царившая в доме, держала меня непрерывно в напряжении. Если моя мать желала, чтобы я что-то сделала, бабка мне это запрещала. Каждый хотел, чтобы я для него шпионила. Но моя природная честность восставала при одной мысли о такой низости. Я молчала, и меня обвиняли в бесчувственности, в неразговорчивости. Я была мишенью дурного настроения тех и других, на меня сыпались несправедливые обвинения. Меня били, запирали, подвергали покаянию за сущие пустяки. Образование мое осуществлялось без разбора. Когда я бывала взволнована каким-нибудь замечательным историческим деянием, надо мной смеялись. Каждый день я слышала рассказы о какой-нибудь непристойности или отвратительной интриге. Я видела своими глазами все пороки, я слышала тот язык, на котором они изъяснялись, в моем присутствии никто не стеснялся. Я шла к своей горничной, и ее простой здравый смысл помогал мне во всем разобраться, оценить по достоинству и разложить по полочкам.
Когда мне было одиннадцать, моя мать сочла, что я плоховато говорю по-английски, и взяла мне «элегантную» горничную, которую ради этого выписали из Англии. Ее приезд смертельно меня огорчил. Меня разлучили с моей Маргаритой; хотя она и осталась в доме, но в комнату ко мне больше почти никогда не заходила. Моя любовь к ней от этого только возросла. Я постоянно сбегала, чтобы навестить ее или встретиться с ней где-то в доме, и это стало новой причиной для выговоров и наказаний. Как надо заботиться при воспитании детей о том, чтобы не ранить их чувства! Не стоит полагаться на их видимое легкомыслие. Когда я в пятьдесят пять лет описываю те унижения, которым подвергали мою горничную, у меня сердце переворачивается от негодования, как и в то время. Англичанка, впрочем, была приятная особа. Она мне даже слишком понравилась. Она была протестантка, поведения более чем легкого и кроме романов никогда ничего не читала. Она мне нанесла много вреда.
III
Вернемся к моему рассказу. Мы поехали в Брюссель и поселились в доме у моей тетки. Она была в последнем градусе чахотки, но это ничего не изменило в приятности и поистине небесной красоте ее лица. У нее было двое очаровательных детей, мальчик четырех лет – нынешний лорд Диллон[12] – и девочка, которая потом стала леди Уэбб. Я с этими детьми много забавлялась. Мне доставляло величайшее удовольствие
Генри Огастес, 13-й виконт Диллон
