треугольник, сидели на каменных пьедесталах чучела кошек без голов и хвостов. Только лапы и тело остались отлично изготовленными и сохранившимися. Головы и хвосты им не оставили еще в начале изготовления. В зале пряталось 80 таких безголовых чучел.
Главным экспонатом зала была чёрная перевёрнутая пентаграмма, свисающая с потолка на толстых цепях. На ней, будто мертвая бабочка, распято тело, почти полностью обнаженное. И этот некто, предстал перед взорами троицы таким, каким был всегда, с того момента как «его» разделили на множество частей. И одна из этих частей, это несчастное, истерзанное существо, являло собой тоску и уныние пыток.
На пентаграмме, как на кресте, распят Михаэль Бехайм. И как Христос, терзаемый на кресте,
к которому вместо перекладины прикреплен плохо очищенный сук, подобно своду, согнувшегося под тяжестью тела, – так и тело Бехайма, изогнулось в болезненном исступлении, угрожая свалиться с пентаграммы, сорвавшись с толстых гвоздей.
Кажется, что концы пентаграммы вот-вот выпрямятся и милосердно отпустят от земного мира злодейств и горечей изувеченное тело, снизу удерживаемое толстыми и ржавыми гвоздями, вонзенными в его ноги.
Раскинутые, как-бы отторгнутые от плеч руки Бехайма, были до самых запястий скручены впившимися в мускулы ремнями. Скрипели перебитые ладони, напряженные пальцы разжались и приняли жесты вывернутого благословения. Трепетали его окровавленные сосцы, проколотые длинными тонкими иглами. Глубокие и окровавленные борозды прорезали грудную клетку и выступающие сломанные рёбра. Все его тело потемнело и посинело, усеянное красными пятнами. Серебряные иглы, тонкие как волос, впивались в его кожу как десятки заноз отпавших от ветвей синих роз.
Бледно-розовая, водянистая, мозельвейновая жидкость стекала по груди на живот, опоясанный тонким металлическим поясом, похожим на волнистую и скрученную ткань…
«Ты здесь такой, каким всегда должен был быть… – с тоской по утраченному подумал Бехайм, смотря на частицу самого себя».
9. Каталка у зеркала.
– Значит это твоя скульптура? А похожа на идеальную и замученную копию тебя, Бехайм. – присвистнув, Осборн обошёл странное изваяние на пентаграмме.
– Это не скульптура. Не инсталляция на сетианский мотив. Это одна из моих частиц, утерянных мной двадцать пять лет назад. – устало пояснил герцог. Он подошёл к инсталляции и поднял глаза на своё изуродованное лицо, частицы самого себя. Глаза его «частицы» сомкнуты, вероятно они спят, а может там пустота за закрытыми веками.
Осборн пожал плечами и отвернулся. Он все отлично понял, повторения и объяснения ему не требовалось. Осмотревшись, он подумал, что герцог будет делать дальше. Они пришли сюда, стараясь отвести Николаса подальше от странной компании. И сейчас они находятся в достаточном отдалении от Эбенезера и всего его «общества». Только безголовые чучела кошек, да эта спящая «частица» на пентаграмме, не дают ему покоя и действуют на нервы. Как
