учить так же, как и в Люблине или Познани, и действительно, сохранившаяся запись указывает, что курс философии он завершил публичной защитой тезисов cum laudo – «с похвалой», каковую оценку тогда можно было заслужить, только ориентируясь «в аристотелевой философии как у себя дома»[460]. Наверняка и Фому он изучал с не меньшим усердием, чем Стефан, но с еще большим, кажется, – древних отцов Церкви, Западной и Восточной, и классических писателей, в чем, по сравнению с другими воспитанниками коллегии, имел преимущество. Последнее заключалось в том, что к нему привязался начальник коллегии, взявший его под свое покровительство и открывший ему доступ в Ватиканскую и другие городские библиотеки, где он мог читать книги без тех купюр, которые иезуиты, как правило, делали в них для своих воспитанников[461]. Правда, с неменьшей ревностью, по словам биографов, впитывал он в себя и совершенно иные сочинения – сочинения римских гуманистов, таких, как Палеарио, резко критиковавших папский престол[462].
Но если даже римская коллегия по системе обучения не сильно отличалась от люблинской, то Рим был никак не Люблин. Не зря же проницательный Петр Яковлевич Чаадаев подметил, что Рим – это не просто город, а зримая «связь между древним и новым миром», что это такое единственное в своем роде место, где «видимо воплощена вся идея веков»[463].
Точнее, Рим сам есть идея, и Самуил увлекся Римом[464]: не Римом пап – Римом цезарей. Он ходил по Риму, где сквозь стены христианских базилик проступают колонны языческих храмов, видел полные невыносимой тоски глаза капитолийской волчицы, мощи святых в катакомбах, отпечатки стоп апостола Петра на старой Аппиевой дороге и жил среди людей, казалось вышедших из того старого, еще не знавшего Христа Рима. Massa peccata затопляла Вечный город.
При нем шли янсенистские споры, при нем был осужден Фенелон.
В Великий Четверток 1700 года он слушал чтение папой на балконе собора Святого Петра буллы In coena Domini, смехом встретив анафематствование схизматиков[465] и брошенный по обычаю после этого папой на площадь перевернутый факел.
Осенью 1701 года он бежал прочь. В регистре коллегии сохранилась краткая запись: «Бежал из коллегии 28 октября 1701 года без всякой причины»[466].
Путешествие на родину было непростым. Шла война за испанское наследство. По-видимому, он провел зиму в Швейцарии, где был гостеприимно принят местными реформатами[467].
До известного момента его дальнейшая судьба также повторяла судьбу митрополита Стефана. Он вернулся в Киев, покаялся, принял постриг, начал преподавать в Киевской академии – сперва риторику, потом философию. В 1706 году проповедовал при Петре, приехавшем в Киев, и был отмечен им. В 1711 году Петр вызвал
«Занимаясь этими сочинениями денно и нощно, он отказывался нередко от пищи и до такой степени превратил их в свою плоть и кровь, что, казалось, овладел их гением»
См.:
«Открытыми глазами юный монах внимательно наблюдал все и прилежно занимался всем, что мог предложить ему Рим его времени. Он изучал римские памятники всех эпох, вбирал в себя впечатления от бесчисленных произведений искусства»
Cm.: Ibid.
Ibid.
«Здесь он положил основание знанию реформатского богословия, которое обнаружил в своих Киевских лекциях» (Ibid. S. 338).
