rel="nofollow" href="#n_33" type="note">[33]. С течением времени могут переосмысливаться и яркие формулы-афоризмы, порой превращаясь в расхожие цитаты, фразы. Так, григорьевское определение «Пушкин – наше все» превращено в упомянутом эссе Б. Парамонова в «Пушкин – наше ничто».
С другой стороны, именно время, являясь лучшим критерием проверки ценности суждения критика, выносит ему окончательный приговор. Вот как оценивал статью М. Антоновича «Асмодей нашего времени» спустя 46 лет после полемики о романе Тургенева П.Д. Боборыкин: «В настоящий момент мне трудно ответить и самому себе на вопрос: отнесся ли я тогда к “Отцам и детям” вполне объективно, распознал ли сразу огромное место, какое эта вещь заняла в истории русского романа в XIX в.? За одно могу ответить и теперь, по прошествии целых сорока шести лет, – что мне рецензия Антоновича не только не понравилась, но я находил ее мелочной, придирчивой, очень дурного тона и без всякого понимания самых даровитых мест романа, без признания того, что я сам чувствовал и тогда: до какой степени в Базарове уловлены были коренные черты русского протестанта против всякой фразы, мистики и романтики. Этот склад ума и это направление мысли и анализа уже назревали в студенческом мире и в те годы, когда я учился, то есть как раз во вторую половину 50-х годов»[34].
С конца 1980 – начала 1990-х годов в нашей стране начался процесс отказа от революционно-демократической части наследства русской критики, в наиболее радикальном виде выразившийся в идее о «контркультурном характере русской литературной критики» и ее «покушении на литературу»[35]. В результате вместе с «фундаментальным лексиконом» уходящей эпохи был «выплеснут» и Белинский. «Современное культурное сознание, – отмечает Г.Ю. Карпенко – совершенно несправедливо обошлось с “великим критиком”. На недавнем историческом переходе с ним произошло непредсказуемое превращение: победитель “там”, он вдруг оказался проигравшим “здесь”. “Там” он успешно боролся с Ф. Булгариным, О. Сенковским, Н. Полевым, С. Бурачком, со славянофилами, а “здесь” его попросту нет, он почти совершенно забыт»[36].
Одновременно возник интерес к фигурам, которые долго замалчивались по разным причинам – и не только из-за их эстетизма, как, скажем, к модернистам Серебряного века, но и славянофилам, религиозным философам (здесь даже проявилась тенденция смены «маятника»), к линии консервативной мысли (например, к М.Н. Каткову – с 2010 г. Институт научной информации по общественным наукам РАН выпускает Собрание его сочинений в шести томах), издается публицистика и критика М.О. Меньшикова, пропагандируется наследие К.Ф. Головина (Орловского) и его вышедшая тремя изданиями в конце XIX – начале XX в. книга «Русский роман и русское общество». Но, с другой стороны, в серьезных научных исследованиях и отринутый Белинский прочитывается по-новому, например, в монографии и диссертации Г.Ю. Карпенко. Исследователь задается вопросами: наступает пора, когда нужно решить: действительно ли наследие Белинского
Боборыкин П.Д. За полвека. Воспоминания. М., 2003. С. 278.
Кондаков И. Покушение на литературу (О борьбе литературной критики с литературой в русской культуре) // Вопросы литературы. 1992. Вып. 2. С. 126.
Карпенко Г.Ю. Литературно-художественное сознание русской критики в контексте историософских представлений (творчество В.Г. Белинского): автореф. дис. …. д-ра филол. наук. Саратов, 2002. С. 1.
