подарю тебе бессмертие, и мы будем вместе, пока ты этого будешь хотеть. Но только если ты согласишься.
Способность говорить возвращается к ней не сразу. Она смотрит на него, изучает его, но видит лишь то, что он позволяет увидеть.
А потом все же спрашивает:
– Ты скажешь мне, кем являешься на самом деле?
Он кивает, но с ответом не торопится.
– И не станешь меня преследовать, если я откажу?
– Я расстроюсь, – поправляет он. – Но преследовать не стану. Все же ты свободная девушка.
– Женщина. Он… успел.
Дионис пожимает плечами.
– Я бог, мне все равно. Если бы мне захотелось с тобой возлечь, мы бы не говорили о браке. Поверь, обещать брак ради очередного веселья – слишком сложная задача.
Он на подушки откидывается, руки под голову кладет, а она не сразу, но все же подползает ближе. Смотрит на него сверху вниз задумчиво и серьезно.
– Что же ты за бог такой? – звучит озадаченно, но верит.
Она ему верит, и это одно почему-то вызывает улыбку. Это одно значит намного больше, чем весь Олимп и все многочисленные родственники вместе взятые.
– Дионис.
Ариадна облизывает губы. Взглядом с его насмешливым взглядом пересекается и кивает.
– Ладно.
– Ладно? – переспрашивает он.
Она наклоняется и почти в самую кожу ему произносит:
– Я выйду за тебя замуж, Дионис. Но ты будешь видеть во мне равную.
Он приподнимается, в губы ее коротко целует и за талию хватает, сжимая в объятиях. Она смеется, и этот смех тоже ему нравится. И этот смех звучит лучше, чем все, что он когда-либо слышал. Он ее длинные волосы с лица убирает и почти на ухо ей проговаривает:
– Ни в ком другом не буду. Только в тебе одной.
И это звучит слаще и намного более пьяняще, чем любые другие брачные клятвы, которые они приносят уже позже.
Тогда, когда она получает в дар свое обещанное бессмертие, обнимает его за шею, а он смотрит на одну нее и совсем забывает о том, что выглядит совершенным дураком в глазах других олимпийцев. Тогда, когда она впервые видит его истинный облик, не боясь быть сожженной заживо божественным светом.
– Приятно наконец с тобой познакомиться, – произносит она.
– Можешь передумать прямо сейчас, – подсказывает он.
Ариадна лишь отрицательно головой качает и в губы целует. Сладко, долго и с ощущением целостности. С чувством того, что он больше не одинок и никогда не будет.
1017 год до нашей эры
Олимп серый.
Одинаковый, с затхлым воздухом и ощущением пустоты. Смотреть нет никакого желания, но Дионис не стремится сбежать, смешаться с миром смертных и отказаться от всего божественного в себе. Ему все еще нужен этот пустой, одинаковый Олимп. В нем, как бы странно это ни было, вдруг находится смысл.
Это не самообман,
