когда они пересекаются взглядами. И этот прямой зрительный контакт Ареса только раздражает. Он выругивается себе под нос, кроет ее на чем свет стоит, разворачивается и уходит. Хотя вернее было бы сказать – уносится, похожий на песчаную бурю, обещающую все смести на своем пути.
– Взять город оказалось даже проще, чем я думала, – говорит Афина, когда он удаляется.
Дионис улыбается, забирает из ее пальцев пару ягод и отправляет себе в рот.
– Не переживай. Дита его утешит, и он поумерит свой пыл.
У нее на губах появляется мягкая улыбка, и, когда он в следующий раз тянется к лозе, она одергивает руку в сторону.
– Найди себе свою.
– А ты быстро учишься.
О Троянской войне перестают говорить спустя несколько дней. Олимп возвращается к своему привычному ритму, от которого начинает уже тошнить, причем вполне не метафорически. Арес больше не выглядит таким раздраженным и откровенно злым, хотя сказать, что он все забыл и простил, тоже будет не совсем верно. Их обычные несогласия с Афиной на перепалки мало похожи, еще меньше на прямую конфронтацию.
Дионис забывает о разрушенном городе быстро. Так, как о смертях могут забыть лишь бессмертные. Городов много, по крайней мере, он рассуждает как-то так, а значит, что они всегда будут сгорать, рушиться, а на их месте и рядом будут вырастать новые. И в этом нет ничего настолько пугающего.
Ему не снятся руины, он забывает и о детях, и об овцах, которые сначала так запали в память, что, казалось, останутся там надолго или даже навечно. Он запивает все это вином, растворяет в вине, снова сбегает с Олимпа и танцует с менадами, окружающими его и не отпускающими никуда без своего сопровождения.
И они ходят из одного города в другой; пьют и танцуют, танцуют и пьют. Его слушают, к нему прислушиваются, и это уже поклонение. Это все равно что воздвигнуть храм и приходить туда.
Ему не нужно, чтобы кто-то взывал и молил о пощаде. Ему не нужны плоть и кровь.
Танцы, вино и очередное бездумное соитие – вот те жертвы, что греки приносят своему богу; и его это вполне устраивает.
Дни и месяцы сменяют друг друга, а его настолько захлестывает это веселие, что он теряет им счет. Гермес снова находит его у какого-то города, несмотря на всю серьезность ситуации, заговаривает доброжелательно и будто отбившуюся овцу журит:
– Ты давно не появляешься на Олимпе.
Дионис кивает.
Это все равно что: отец хочет тебя видеть.
Все равно что: немедленно, и не позорься.
Он мог бы не подчиниться, мог бы взбунтоваться, подобно Аресу, но вместо этого он вылезает из-под женских и мужских рук, допивает вино из кувшина, замученный жаждой, и пальцами волосы приглаживает.
– Ну, и как я выгляжу?
– Как тот, кто не появлялся среди богов вот уже месяца два.
– Что есть два месяца? – усмехается Дионис, но все же следует за Гермесом.
