Шум вокруг кажется шутливым и ненастоящим. Дионису здесь пусто и одиноко. И самую малость хочется напиться до желания бесконечно танцевать и уйти туда – вниз, к смертным. И танцевать-танцевать-танцевать там с ними, пока у них ноги кровавой коркой не покроются, пока их рвать не начнет от его вина. Пока они не обратятся в месиво из алых, бордовых и сангиновых оттенков.
Оттенки красного цвета в любой пропорции сочетаются красиво.
Все дикие желания так и остаются дикими, потому что он лишь черпает себе вино из кувшина, смотрит на чашу почти безразлично и большую часть дня проводит в наблюдениях за смертными. Сверху смотреть за ними все равно не то же самое, что снизу, находясь на одном уровне и притворяясь кем-то другим. Ветхим старцем или деревенским мальчишкой. Ему не хватает этого притворства, этого вранья и игры. Театр на Олимпе воспринимают как его личную блажь. Как бесполезный и дурацкий способ занять себя. Дионис переубеждать их не торопится. Лишь наблюдает за жизнью смертных с горы, полностью игнорируя мнение других.
Растворяясь в том, что у него получается лучше всего.
– Снова бездельничаешь? – спрашивает проходящий мимо Арес, притормаживает и взгляд скашивает на чашу в его руках. – Гелиос едва взошел на колесницу, а ты уже пьешь.
– Может, я просто новый день праздную.
Он теперь почти всегда отвечает с улыбкой, с легкой и такой беспечной, будто каждый день отличается от предыдущего, будто его не душит эта божественная рутина, от которой с ума сойти можно совсем не фигурально. Будто ему не хочется блевать этим же вином, да только урожай был хороший, жаль такой виноград переводить.
Арес плечами пожимает, руки на груди складывает так, что мускулы прямо-таки откровенно выпирают. Дионис повторяет за ним: тоже пожимает плечами и псевдо-сочувствующее выражение лица делает. Разве что руки на груди не складывает.
Вряд ли бы мускулатура вышла такой же впечатляющей, но Дионису это и не нужно. В конце концов, каждому достается свое – кому-то гора мышц, а кому-то тяга к прекрасному (пускай и понятия об этом прекрасном у них совершенно разные).
– Не всем же быть такими занятыми, как ты, – произносит почти даже без издевки. – Что ни день, то война. И как ты только все успеваешь?
– А как ты успеваешь напиваться?
Дионис в чашу хмыкает, губами к краю прижимается, но глоток так и не делает, задумавшись. Действительно, как он успевает. Отстраняет чашу от себя и указательным пальцем ведет в сторону Ареса.
– Это искусство. Если хорошо попросишь, то могу научить.
Арес брови вскидывает.
– Оставь свои пьянки себе, – и успевает сделать не больше трех шагов в сторону, когда Дионис его окликает.
– А вот Дите нравятся мои пьянки.
Вид, конечно, у Ареса суровый, когда он поворачивается, но он только фыркает, а Дионис ему чашей салютует и на этот раз делает несколько глотков. У них за все эти столетия отношения
