дурмана.
– А не спалят? – запоздало спросил я, пыхнув в очередной раз.
– Даже если и так, сам видишь, здесь всем на всё плевать, – успокоил Гафур, принимая у меня косяк, и спросил. – Ты форму дембельскую будешь готовить?
– Не знаю, – пожал я плечами.
– Давай, завтра в увал отпросимся, купим всё, – предложил Татарин, выпуская изо рта дым. – Ещё дембельский альбом надо тоже сделать. У тебя сколько фоток?
– Не знаю, – опять пожал я плечами и, закашлявшись от наркотика, поинтересовался. – А бабки на покупки где возьмём?
– У старшины попросим, он в долг даст, – невозмутимо ответил мой друг. – Боевые получим, отдадим.
Если никто не наглеет, не проявляет своего неуважения к человеку, то у Татарина всегда всё просто и легко, верные решения принимаются сами собой, и за этим он отлично прячет свою хитрость.
В умывальник уверенно вошли два солдата с котелками, но, заметив нас, остановились в нерешительности, а принюхавшись к запаху дури, заметно удивились.
– Чё, встали? – добродушно спросил Татарин. – Заходите. Какой призыв?
– Два ноль, – ответил один из солдат и принялся мыть свой котелок.
– Только призвались что ли? – догадался Гафур. – Откуда?
Ответить солдат не успел.
– Ты чё, дух? – возмутился я. – Здесь люди лицо моют, а ты объедки свои споласкиваешь. Совсем того?
– А где? – попробовал оправдаться солдат. – В столовском умывальнике очередь и разведчики заставляют ихние котелки мыть.
– Помоешь, не развалишься, или так всю жизнь и собираешься по закоулкам прятаться от того, кто сильнее, – спокойно, но с угрозой в голосе, парировал Татарин. – Ушуршали. Бегом. Оба.
Солдаты послушно ушли и я, расплывшись в широкой улыбке, посмотрел на друга.
– Вот с одной стороны хорошо, что дембель на днях, а с другой плохо…
– С ума сойти, плохо ему, что домой скоро, – удивился Гафур и пошутил словами из анекдота. – Ты выдыхай, бобёр, выдыхай.
Несмотря на саднящее горло, я громко рассмеялся и не сразу смог разъяснить свою мысль.
– Плохо, дедушками побыть не успели толком, покуражиться, а хорошо, что, если бы ты стал дедом, то молодых убивал бы. Вон какой строгий…
– Я не строгий, я справедливый, – перебил Татарин. – Забыл, как нас Колчан с Трофименко ушатывали? И Шкет твой тоже, собака такая. Не жалели. Почесаться лишний раз боялись, убьют же деды, а эти видал, чего творят? Беспредел.
Глядя в одну точку, Гафур о чём-то задумался, а затем, пыхнув последний раз, неожиданно предложил:
– Ты вот про всё это, как вот сегодня с войны мы с тобой приехали, напиши в тетрадке своей. Пишешь, не бросил?
Кивнув, я швырнул остатки косяка в урну:
– Вчера последнюю запись сделал.
Вздохнул, сам не понимая, от чего мне вдруг так взгрустнулось, и, уставив взгляд в пол, тихо произнёс:
– Сто девяносто шесть
