этот самый серенький коротышка с лицом счетовода утром свалил того великана, который ни под одной притолокой не помещается? Пожалуй, в переулке к нему лучше не подкрадываться.
– Да, Уве, ты говорил. А глянь-ка теперь вон на того, мелкого с ежиной харей, он сейчас стакан взял и на Шульца пырится. Видел его раньше?
– Видал. Я как-то сунулся к нему, грю, милок, угости ветерана битвы под Штагерсвальдом, а он мне: «Пшёл», – сообщил Уве незлобиво, как человек, который, в общем-то, привык слышать это слово. – Ну, я и пшёл… Этот хер небось тоже повязанный, а мне на кой ещё одна дыра в пузе?
Простые выпивохи нет-нет, да и поглядывали на мессера Шульца, но больше украдкой. Пара лавочников, напротив, подошла к бару и завела с «Королём» разговор. Тот отвечал скупо. Один торгаш отпустил шутку, второй громко захохотал, Шульц чуть улыбнулся и направился к выходу.
Напоследок он окинул зал хозяйским взором, и Штифт взглянул в лицо кальварской преступности – спокойное, властное, вполне уверенное в своём положении и в завтрашнем дне. Впрочем, верно ли его «преступником» честить? Когда далеко на юге Штифт с приятелями забрался ночью в цвергский банк и вскрыл там сейф с деньгами, это было преступлением и по духу, и по букве закона. Попадись он в тот раз – его вздёрнули бы на площади, а всякий добрый бюргер показывал на пляшущее в петле тело и говорил сыну: «Не будешь слушать меня, щенок, кончишь как этот!»
Но в Кальваре грань расплывалась даже сильнее, чем на родине Ренато. Вместо того, чтобы охотиться на всех вымогателей, контрабандистов и самогонщиков, усмирять оставшихся не при деле ландскнехтов и воевать с буйными мастеровыми, кальварские патриции просто договорились с ними, допустили до общего пирога и установили скромный сбор на нужды города и представительские расходы. Не будет же какой-нибудь герцог Арлонский с родословной до колен садиться за стол с ремесленниками и головорезами.
В коронных землях имперские агенты ловят всех, кто гонит самогон без высочайшего дозволения, и топят в их же продукте. В этом чудесном уголке тем же самым занимается Пьетро Даголо, а после жмёт руку бургомистру, капитану стражи и епископу. Остаётся ли преступление преступлением, если за него никого не вешают?
Что ж, коль скоро имперская казна не получает за это свою долю, для них преступная гнусность несомненна.
Добропорядочный негодяй удалился; вслед за ним метнулся и ежиный человечек. Бывает он тут, значит. Значит, можно проследить за ним позже. Оно, конечно, в шпионском деле откладывать на потом – опасная затея, но сейчас важнее дождаться другого человека.
Тот появился вскоре. Юный пилигрим в серой латаной рясе, скрывающей костлявое тело, степенно вошёл в трактир, потребовал себе воды и осмотрел ближнюю часть зала в поисках свободного места. Штифт подвинулся, освобождая край лавки для его тощей задницы. Прихлёбывая водичку, юноша плюхнулся рядом с мужчиной, покосился на окосевших ветеранов и проговорил:
– Штифт, я со всеми…
– После, –
