для беседы. Могу предложить свою мастерскую. Музыку, кофе и просмотр посредственных картин гарантирую.
– Посредственных не хочу. Ведь есть одна хорошая.
– Она еще не написана.
– И когда вы ее напишете?
– Не знаю, – меня всегда раздражали вопросы о творчестве
не совсем сведущих в нем людей. – В сущности, мы созданы вовсе не для того, чтобы писать картины, а чтобы размножаться.
– Ты так не думаешь. – Она вдруг перешла на «ты». – И не злись, это скоро пройдет. – Тамара посмотрела на часы. – В твою мастерскую мы сходим в следующий раз. Если он случится. А сейчас мы поедем ко мне домой.
– А что вы гарантируете? – Я, кажется, становился наглым.
– Я же царица Тамара. – Она улыбнулась, и улыбка была такая,
что идти мне уже никуда не хотелось. Но сильные женщины – моя слабость.
– Этаж-то какой, для высоты ущелья сойдет?
– Сойдет. Восьмой.
После холодной сырой улицы теплая гостиная казалась невероятно уютной. Она и впрямь могла сойти за таковую, если бы не очень приятный запах.
– Это мой муж курит крепкие сигареты.
«Да что она, в самом деле мысли мои читает?» – я нервно поежился.
– Ты бы посмотрел на свою сморщенную физиономию, – как бы оправдываясь, сказала хозяйка.
– А кто твой муж?
– Давай поговорим о более приятных вещах, о самосожжении, например.
Я поймал себя на мысли: если у женщины есть муж, то она почему-то всегда желаннее.
– Вот видишь, во всем можно отыскать приятное, – согласилась она.
С настороженным интересом я рассматривал Тамару. Густые каштановые волосы обрамляли несколько круглое лицо. Большие каштановые глаза с вызовом были устремлены на меня.
Губы… (Когда они ждут поцелуя, их невозможно описать). Если бы мне сейчас предложили бокал вина, я бы решился на поцелуй. Красивая женщина!
– Спасибо. Ты выпить хочешь?
Я вскочил с кресла.
– Я же ничего не говорил! Откуда ты…
– А ничего и не надо говорить. Не кричи, пожалуйста. Открой лучше шампанское, – перебила она.
Скорее всего, я был нелеп. Я молча разлил вино в бокалы.
– Я редко выхожу из дома, стремлюсь к уединению, а когда выбираюсь, то вижу лишь убожество и вульгарность. Мы живем в эпоху полного самоуничтожения. Наше общество приняло уродливую позу и, чудовищно изогнувшись, соединило в себе ничем не оправданный оптимизм и безнадежность. Это весьма губительно, – Тамара замолкла, пригубив бокал. – Прости, паршивое настроение стало для меня хроническим.
– А искусство, а любовь? – я попытался затронуть мирные темы.
– Видишь ли, настоящее искусство вряд ли поддается внятным объяснениям и уж абсолютно точно в них не нуждается. Мы все усталые и нездоровые люди. Мне иногда кажется, что у Малевича была больная печень. Современное искусство – это признак
