подошел к кошке и взял ее на руки.
– Пойдем, милая, к нам. Будет тебе прекрасный ужин из мышек.
– И, пожалуй, на завтрак останется, – добавил я.
Неторопливо и уверенно, словно была здесь не раз, кошка зашла в комнату. Степенно оглядевшись по сторонам, она перевела взгляд на нас. Мы замерли: на нас смотрели человеческие глаза – внимательные, проницательные и даже чуть презрительные.
– Кого мы принесли? Может быть, другую найдем? – предложил я, нервно закуривая. – Господи, ну и глазища!
– Вечно ты все преувеличиваешь. Кошка, как кошка, – не совсем неуверенно возразил Эдик.
Гостья, наконец, отвела взгляд, направилась к дивану и, запрыгнув на него, величаво устроилась на одеяле.
– Слушай, она, видимо, хочет сказать, что сегодня будет спать с тобой.
– Да уж лучше я к тебе переберусь, – заржал Репа.
Занявшись обсуждением предстоящей работы, мы забыли о животном.
– Доминировать должны красные тона, дабы символизировать красноречие нашего председателя, – ухмыльнулся Эдик.
– И пурпурные, чтобы не упустить из виду чувство юмора одного из авторов, – уточнил я.
– Ты вот шутишь, а при такой погоде, плитку для мозаики нам не привезут и через неделю.
– Ну и что ты предлагаешь?
– Завтра я поеду за плиткой, а ты нарисуешь панно на
картоне.
– Пожалуй, ты прав, – согласился я.
Рано утром Эдуард уехал в город. Умывшись и наскоро позавтракав, я принялся за работу. Кошка, сидя на диване, наблюдала, как я расстилаю картон, делаю наброски, пробую цветовые сочетания. Мыши исчезли, хотя она не проявляла к ним видимого интереса. Присутствие кошки почему-то тяготило, и я решил вынести ее на улицу.
– Пойдем, моя хорошая, во двор. У тебя теплая шубка и не будет холодно.
Она взглянула на меня презрительно и отвела взгляд в сторону. Я поставил животное на снег и быстро вернулся в комнату. Когда я вошел, кошка, как ни в чем не бывало, сидела на диване. Повторять эксперимент мне больше не хотелось. Я чувствовал, что нахожусь во власти надвигающегося страха, и с содроганием ждал наступления ночи. Хотя я никогда не видел покойную старуху, ее образ стоял у меня перед глазами. Она смотрела на меня с мудрым превосходством мертвого, познавшего, наконец, смысл жизни, платой за который и была сама жизнь. Вещая мудрость, глубоко проникающий взгляд и совершенно непонятное присутствие вне бытия необъяснимо, а, следовательно, представляет опасность. Покойники величавы и горды, ибо они знают то, чего не знаем мы. И это, почему-то, внушает страх. Стоит только впустить его в трепещущее тело, и он будет упорно и безжалостно рвать душу на части; бесконечная пытка закончится в предрассветный час – время, когда умирают, не дотянувшись до корвалола, сердечники, затягивают петлю на шее от смертельной тоски алкоголики, и тихо, – от жути происходящего, – воют собаки. Наконец, первый спасительный
