больше вещей ожидает человека, тем быстрее возвращается он домой. – Мама ещё хотела что-то сказать, но горло перехватило, быстро повернувшись, она ушла на кухню и вынесла тарелку, полную дымящихся блинов. – Ешьте, проголодались, поди…
Рифкат схватил верхний, самый аппетитный блин, и пальцы тут же охватило огнём.
– Горячо…
– Что ты говоришь, сынок?
Рифкат открыл глаза. Нет никакого дома, ни мамы, ни блинов. Только пустые стены да белый-пребелый потолок.
– Что горячо? Голова?
Рифкат узнал голос врача, и действительность навалилась на него такой непереносимой ясностью, что он отдал бы всё, только бы снова вернуть это: Анфиса, рядом мать. И дымящиеся блины на тарелке в её руках…
Врач в углу палаты перекладывала инструменты: возьмёт один, вытрет ватой и кладёт на что-то металлическое… Так же вот возилась на кухне мама, досуха вытирая ложки и вилки.
И вдруг он понял, что если бы мама была сейчас здесь и он хоть на мгновение прижался бы к ней раскалённой, как шар, головой, боль, сжигавшая его мозг, утихла бы от прикосновений её рук, растворилась в чистом запахе её волос, который он не спутал бы ни с чем на свете, в тихой ласке её родного голоса.
До чего ж, кажется, просто устроен этот мир. Человек рождается, растёт, мечтает совершить что-то великое и неповторимое, обретает друзей и недругов, отдаёт столько времени и сил суете – и вдруг умирает. Почему же не вечен человеческий род? Даже ворона, у которой нет никакой цели, никакой мечты, даже самая простая ворона живёт сотни лет. Хотя, не будь смерти, жизнь, может быть, потеряла бы свой вкус. Кроме того, человек должен чего-то бояться. Зная, что конец неизбежен, пытается он побыстрее свершить необходимые дела, домечтать положенные мечты. А если бы был вечен, лежал бы себе и плевал в потолок. Ведь лентяй не верит и в смерть. Но она и не требует такой веры. Она безжалостна… Как бандит, подстерегает в неожиданном месте и впивается в горло…
«Если бы только эти лекарства могли мне помочь, – думал Рифкат, – ведь медицина сейчас на таком уровне! Сердце чужое пересаживают… Но голову-то не пересадишь… Нет-нет! Мне нельзя умирать! В село обещал вернуться, маме, папе, всем-всем сказал, что вернусь, – и что же, как я могу не вернуться? Саша позвоночник сломал – и теперь моряк, старший брат Азат с крыши пятиэтажного дома упал и то жив остался. А почему мне не выздороветь? Ведь ещё ничего не успел сделать. Когда вернусь, слесарем не возьмут: руки-то, наверное, нет… А как поздороваться с Галиёй? Разве что просто обнять. И как она вообще отнесётся к тому, что я без руки? Написал Талгату, что поступлю в техникум… Ладно, это не убежит, никуда не денется.
Взять и уехать в село, к деду. Там никто внимания не обратит, что без руки. Вон хромого дедушку никто за инвалида не считает: наравне со всеми работает, как вол. И никто над ним не сюсюкает: ах, бедненький! А насчёт техникума… Только бы поправиться, там видно будет. Можно в заочный поступать. Если захотеть, не хуже других можно и заочно учиться. Ох эта учёба… Каждый вечер мать смотрела дневник и вздыхала. Смотрит и вздыхает… Лучше бы уж ругала».
В
