абсолютно здоров. Лучше бы ты был немножко болен. Говоришь глупости, будто в бреду.
– Мы уезжаем, – повторил он настойчивее.
– Антон, мы не поедем. Как ты себе это представляешь? Мама, папа, Алиса и наш город… Наши друзья и степ-студия, галерея и театр… Мы почти пробудили этот город – он скоро будет таким же, как прежде! Мы не можем все это так просто бросить.
– Как прежде уже не будет. Можем уехать и должны, потому что твои родители все испортят и от нашей любви ничего не останется. А так мы просто уедем, докажем, как хороша наша жизнь, и им ничего не останется, как признать нашу любовь. Я докажу, что достоин тебя.
– Зачем тебе что-то доказывать? Я здесь, рядом с тобой. Зачем доказывать?
– Я поступил в Питер. Мне позвонили из университета. Я думал сделать сюрприз к вечеру, но ты застала меня сейчас. Теперь мы едем? – Он вернулся к чемодану.
– Нет, Антон, мы не едем. Ты должен был посоветоваться со мной. Ты говорил, что тебе достаточно учиться на нефтегазовом, в Нижневартовске. Ты говорил, что между нами будет всего-то сотня-другая километров, что мы будем видеться каждые два дня в неделю. Ты обещал. А теперь поступил в Питер, до которого отсюда две с половиной тысячи километров, и все это чтобы навредить моим родителям… Ты дурак, Антон. Скажи мне, ради бога, что ты пошутил, что ты сдержал обещание и отправил документы и в Нижневартовск!
– Не отправил.
– Молодец!
Она широко засмеялась, театрально, как привыкла, и ушла мыть мандарины. Когда ей доводилось так смеяться прежде, Антону казалось, что в зиянии ее белозубого рта блестит тягучая патока. От такого воображения он еще больше хотел ее. Он притих на диване, вслушиваясь в плеск воды на кухне. Антонина что-то говорила сама себе и возмущалась, а он слышал ее саркастичный тон и сомневался.
Наутро он все-таки уезжал. Ногти Тони были желтыми от мандариновой кожуры, когда она любовно упаковывала чемодан. Все в ней злилось от его глупого поступка, но она не мстила. Девушка верила, что он вернется, а он верил, что она найдет Питер более очаровательным, чем Борисоглебский Бор.
Ему вспомнился тот день, когда им было по шестнадцать лет и старики Свешниковы возили их в Санкт-Петербург. Они гуляли по Исаакиевской площади, и золотой купол кафедрального собора отражался в очках-авиаторах Тони. Антон надолго запомнил это, потому что тогда осознал простую истину: мир и Тоня – оба хороши в полной мере, когда вместе. В Питере мир был больше и объемнее, здесь рождалась ясная красота. В каждом из незнакомцев ощущался характер русской жизни. Так этому городу подходила Антонина, что более органичной пары нельзя было найти…
Длинный синий поезд уносил Антона далеко от Борисоглебского Бора. На второй день пути стало тоскливо и страшно: впервые между ним и Тоней пролегало расстояние. На остановке он взял в руки смартфон и набросал ей несколько строк, пожелав добрых снов. Не стал звонить,
