шкатулка да раскрытая книга, которую листал теплый ветерок, влетавший в распахнутые кормовые окна. Вокруг стола были расставлены четыре обшарпанных стула. Рядом с кроватью, под окнами, нашел себе место массивный кованый сундук. Напротив, в другом углу, стоял пузатый буфет, в котором, однако, большую часть занимала не посуда и съестное, а книги, фигурки из дерева и какая-то детская картинка.
Рисунок привлек внимание Люса и что-то напомнил ему. В голове суматошно замелькали, как в калейдоскопе, разные образы. И вдруг сердце юноши застучало быстрее. Превозмогая тошноту и боль, он встал и, шатаясь, добрался до буфета. За стеклом, прибитый гвоздиком к задней стенке, красовался неумелый рисунок, изображавший море, солнце и кораблик с белым парусом. В уголке пожелтевшего листа была накарябана подпись, сделанная детской ручкой: «Папе от Люса».
Глаза юноши покраснели, он крепко сжал губы. «Как мой рисунок мог здесь оказаться? – лихорадочно соображал Люс.– Может, капитан этого корабля знает моего отца? Может, он виделся с ним? А может, он знает, что случилось с папой? Да и как я сам здесь оказался, может, он объяснит?»
Недолго думая, юноша, опираясь рукой о стены, направился к дверям. Когда Люс вышел из полутемной каюты, яркий солнечный свет больно ударил в глаза. Приставив ко лбу ладонь козырьком, он огляделся.
Перед ним вытянулась палуба двухмачтового судна, на котором кипела работа. Буря сильно потрепала корабль: одна мачта была сломана пополам, на другой не хватало пары реев, от парусов и вовсе клочья остались. Вокруг шпиля грузно топали пятеро матросов, наматывая канат, с помощью которого ставилась поломанная мачта; на головокружительной высоте, между морем и голубым небом, карабкались по снастям с легкостью цирковых акробатов марсовые, подвязывая новые паруса; остальные матросы были заняты всевозможными работами: подбивали паклю, смолили тросы, прибирали палубу.
– А, Люс! Очнулся! – Огромная тяжелая рука опустилась на плечо юноши.
Люс обернулся и увидел того самого мужчину в синей куртке, что давеча раздавал приказы. В дневном свете на вид он казался лет пятидесяти; в черной бороде и волосах сквозила седина, на загорелом лице правая скула была расчерчена старым красноватым шрамом.
– А мы уж подумали – крышка тебе. Ан нет! Живучий ты оказался! – Он хлопнул Люса пару раз по плечу, и звенящая боль эхом отдалась в голове.
Юноша хотел спросить, откуда тот его знает, но мужчина, ругаясь, уже направился к матросам, присевшим отдохнуть. Должно быть, это был боцман.
– Люс! Тебе лучше? Поднимайся сюда! – крикнул сверху, со шканцев, какой-то человек. И вновь голос показался молодому человеку невероятно знакомым и таким теплым, что у Люса защемило в груди.
Юноша поднял глаза и, щурясь от солнца, взглянул на человека, приветственно махнувшего ему рукой. Широко расставив ноги и опираясь о перила ограждения, наверху стоял высокий, крепко сбитый мужчина в белой рубахе с открытым воротом, в коричневом жилете, выделанном из грубой
