Киты выбрасываются на берег, и ласты обращаются в шершавые ступни; и они идут по земле, а потом скользят по небу, как по льду, на резиновых ногах… А вдруг,
– как всегда явилась спасительная мысль, вдруг этого вообще не будет? То есть она умрет, но не так скоро. Зачем ломать голову
– когда?
История не бесконечна, она тоже смертна: сначала райское младенчество, безмятежные игры Адама и Евы, потом дерзкая юность, полная борьбы за выживание, зрелость, осененная уверенностью, открытием мировых законов и безумных механизмов; и, наконец, старение самой идеи жизни, сомнительность прогресса, дряхление догмы, стоп Машина!
– справа по борту гигантский айсберг.
Агния теперь зачастила к Антонине. Древний дом с громыхающим лифтом и темными запахами жизни уже не отпугивал ее. Клещева рассталась с обидной иронией, делала все, чтобы они стали подругами. А не пожилой училкой и староватой ученицей.
– Когда я работала в посольстве в Мозамбике…
– трещала она.
– Вы же говорили, в Гане.
– И в Мозамбике тоже,
– не терялась Клещева.
Агния обычно приезжала к ней с непросохшими волосами, прямо из бассейна.
– Вам не кажется, Агата (так она переиначила ее имя), что плавать лучше потом, после занятий. Надо быть в форме, без расслабухи.
Какого черта она выступает? Распоряжается. Я плачу ей хорошие деньги, а результата
– мизер, с гулькин нос. Или я такая тупая?
Но все равно послушалась своего гуру, приехала утром.
– А не сделать ли нам сегодня передышку?
– Лукаво
– выжидательно спросила Антонина.
– В бассейне еще вода чистая?
Через десять минут они уже сидели в машине.
Агния купила ей билет и тапочки.
Как великолепно плавала Клещева! Пока Агния скромно бултыхалась у бортика. Своими длинными руками, костистым телом она засасывала воду, как жизнь.
– Озоном пахнет,
– подгребла к Агнии.
– Yes, creasy.*
– Английские слова почти без запинки вываливались из Агнии, она очумела. Заговорила! Поплыла в глубоком месте.
– Это должно было случиться. Надо верить в себя,
– скромно потупясь, говорила Антонина по
– английски.
Через пару дней они смотрели английское Евровиденье и Агния уже кое
– что соображала. После голоса диктора на экране замельтешили лебединые па.
– О балет!
– Как бы вырвалось у Антонины,
– my love!**
Агния сообразила. И через день, придя пораньше, в парадном буфете Большого театра, они запивали шампанским пирожные, перебрасывались английскими фразами. Антонина в выстиранном свитере казалась не менее элегантной, чем Агния в парчовом
