относился к праздникам, торжествам и даже к счастливым и радостным личностным событиям. Почему-то, именно в такие торжественные и праздничные моменты, как он признавался, на него надвигались тягучие неприятные мысли о суетливости мира, мучительности жизни людей вообще. Иногда нам – его ученикам и последователям кажется, возможно, он и стал философом, так как пленился мыслями и теориями, чтобы отрешиться от невыразимой тоски обыденной «жизни».
– Во все периоды жизни, когда уже и не «хирург», что уже и не «ученый-медик», а далее, что уже и не «философ», а «писатель» мне казалось, что за всеми этими поверхностными проявлениями стоит сложная и глубокая структура моей личности, или образно, «организация души», которая иногда требует выражения, внешних проявлений, разнообразных рефлексирований, – размышлял профессор. – Однако, в большей части жизни, я был замкнут в своем личном душевном коконе. Между тем, мои сверстники жили, как говорят «на всю катушку», повидали мир и себя показали миру, ошибались, исправлялись, творили, радовались успехам.
В одной из наших бесед Каракулов сетовал на то, что увидеть большой мир «большими глазами» ему как-то не удалось в жизни. Между тем, если человек избегает определенных ситуаций и определенных людей, то оправдать себя он может только исходя из своей частной логики. Но они у меня зачастую не совпадали со здравым смыслом, – признавался он. – Я понимаю, что социальные контакты нужны, они необходимы, но и другие должны осознавать, что я творческий человек – ученый, философ, писатель.
Мне подумалось, что, действительно, ведь никому в нашем обществе невдомек, что, если человек хочет осуществить свои существенные и фундаментальные труды, ему не следует растрачивать себя на многочисленные житейские радости и печали вместе с другими, наоборот, ему нужно длительное уединение для того, чтобы собрать свои мысли и их изложить должным образом. И вот еще об одном. Как не нам – ученикам и последователям Каракулова не знать, что любую беседу он воспринимал серьезно, а потому вряд ли было место непринужденности, в особенности в его беседах с незнакомыми или малознакомыми людьми.
– В конце разговора с кем-либо у меня почти всегда оставалось ощущение недосказанного. Мне казалось, что я так и не высказал, что нужно было сказать или же, наоборот, высказал то, что не нужно было говорить. Мне все время казалось, что, если я буду откровенно выражать свои мысли, желания, люди сочтут это бестактным, излишним, бесполезным. В этом отношении вытянуть меня на откровение трудно, – признавался Каракулов.
Как я замечал, он всегда очень смущался, когда ему приходилось входить в помещение, где уже собрались люди, а потому всегда старался прийти в назначенное место раньше других. Будь это конференция, той, банкет или другое сборище. Всегда казалось, что его рассматривают, а он, в свою очередь, всегда считал, что не только его внешность, манера держатся
