пор от старых деревенских садов остались груши, сливы, яблони. Такие же плодородные земли были и за Окружной дорогой, удобренные вдобавок совхозским скотом. Теперь, встречая по весне Наташу, я всегда слышала:
– Я на участок.
Или:
– Я с участка.
Марина с Вовой тоже пахали на участке. Вся семья Бурцевых осваивала участок с радостью, с вдохновением. Им помогала их соседка по этажу Нина Шлыкова. Биолога по образованию – её тянуло к земле. Она полола грядки, окультуривала территорию и за оградкой. Тётя Нина Шлыкова радовалась участку больше Бурцевых. Она жила в «двушке» с мужем-алкашом тунеядцем Шлыковым и с детьми – Шлычкой и Шлычонком. Участок – единственное место, куда она могла сбежать от семьи.
Я не любила природу, всячески отлынивала от родительской дачи, но Бурцева затащила меня на участок за Кольцевой. Всё было в грядках. Осыпанные зелёными ягодами смородиновые кусты. Сарай, сбитый из неотёсанных досок. В сарае – широкий лежак. И всё. Ни табурета, ни тумбочки не поместилось. Я смотрела на застеленную кровать и почему-то мне казалась, что я коснулась чего-то интимного, очень личного. Мы объелись клубники.
– Я хочу в туалет, – сказала я.
– Ну выходи за территорию, – указала Бурцева на обрыв. – Только смотри аккуратно. В говно не вляпайся. У нас там туалет.
– Да я там все ваши какашки подбираю, всё в грядки несу,– зашла за плетень тётя Нина Шлыкова, ставя на землю вёдра. – Иди, Рахиль, не бойся.
Шлыкова – единственная, кто называл меня тогда настоящим именем. Это была интеллигентная образованная женщина. Бесцветная, ссохшаяся под каждодневным прессом грубого мужа-алкаша. Шлыков был ещё тот массовик-затейник. Он проводил время около лифта, развлекал меня, пока я ждала Наташу (она всегда долго собиралась и везде опаздывала). Шлыков показывал потрясающие моноспектакли, он играл все роли в пьесах собственного сочинения. Как правило, в его гениальных экспромтах присутствовали пыхтящие танки, стреляющие «Катюши», боевые «командоначальники» и хилый пугливый фриц. Если из лифта выходила тётя Рая, Шлыков резко прекращал лицедейство, как бездомный пёс подобострастно кидался Раисе под ноги.
– Ну заходи уж Шлыков, – покровительственно говорила Рая, и маленький, щупленький, прокисший мужичонка семенил за благодетельницей как вечный враг из его дежурных пьес.
Шлыков общался со всеми бабульками в доме, вёл беседы обо всём. Дети, Шлычка и Шлычонок, его ненавидели. Иногда на улице их останавливали бабульки и начинали стыдить: нельзя, мол, так относится к отцу. На что Шлычка, деловая и активная, неизменно отвечала:
– Он нам ничего хорошего не сделал. Только плохое.
– И пи-пи-писается везде, – мямлил маленький Шлычонок. Он сильно заикался.
– Знаешь, Гурь, я у тёти Нины спрашивала: как она могла выйти за такого дегенерата. Она отвечала: сама не знаю. Такие хорошие парни ухаживали, а вышла за него. В первую
