председатель Оргкомитета конференции Жерар Лероа».
«Ну вот, – подмигнул Брагин своему отражению в окне, – как говаривал Марк Твен, мечтай осторожно, ты можешь это получить».
Аркадий Певзнер
– Арик, просыпайся, – трясла сына за плечо Ираида Львовна. – Доброе утро!
– Утро добрым не бывает, – недовольно буркнул Аркадий, с головой прячась под одеяло.
– Вставай, сынка, вставай. Господин полицейский звонил. Этот… со смешной фамилией, – она щелкала пальцами, пытаясь припомнить имя следователя, занимающегося кражей вещей из их квартиры. – Ну, тощий такой… Не мужик, а слезы пророка Моисея…
– Голопуз, что ли? – поморщился Певзнер, обычно просыпавшийся в полдень.
– Именно! Самый что ни на есть Голопуз, – обрадовалась женщина подсказке. – Так вот, он требует, чтобы к двенадцати ты уже был у него в кабинете. Задержали какого-то уркагана – вещи, похожие на наши, продать пытался, чтоб у него чирей на причинном месте вскочил. Надо бы опознать конфискованное.
– Почему я? Чем ему не подходишь ты?
– Ой, сына, и не говори: что, кроме анализа, можно взять с голопуза? Мужлан – он и есть мужлан. Никакого обхождения с дамой, чтоб его уже все психи узнавали. – Ираида Львовна тяжело вздохнула и, отхлебнув из чашки горячего бульона, продолжила. – Я ему говорю: сама, мол, явлюсь. Память у меня профессиональная. Я тридцать лет была супругой лучшего искусствоведа столицы, к которому на экспертизу столько антиквариата приносили, сколько господин полицейский за всю жизнь свою не перевидал. Я не только свои, я даже чужие вещи узнать в состоянии! А он – сразу хамить: «Вот этого-то я как раз и боюсь. Поэтому жду у себя Аркадия Марковича».
Я, конечно, пыталась возражать, но этот цурес как заорет дурным голосом: «Госпожа Певзнер, не издевайтесь надо мной! Я недавно из больницы выписался. Мне совершенно противопоказаны шум, волнения и стрессовые ситуации!».
Ну, ты представляешь? Эта обморочная глиста намекает на то, что я непереносима. Что от меня – исключительно головные боли и звон в ушах. Стрессы ему, видите ли, противопоказаны! Шел бы тогда садовничать или петь в церковном хоре… Хотя нет, хор ему тоже не подойдет – он же шума боится…
– Мам, прекрати кудахтать над головой, – взмолился Аркадий. – Это же, действительно, невыносимо!
Ираида Львовна обиженно поджала губы.
– Ты-таки совсем не любишь маму. Если б тебя слышал сейчас покойный Марк Аронович, он бы, ой, как, тебя поругал. Вот когда доживешь до моих лет, и тебе великовозрастная кровинушка заявит…
– Какая кровинушка, мам? – вскочил на ноги Аркадий. – Да еще великовозрастная! Мне сорок пять лет, у меня нет детей! Благодаря твоим стараниям, между прочим!
Ираида Львовна ухватилась за сердце, оставив на синем атласном халате большое жирное пятно.
– И это ты говоришь мне?
