– как раз в ту самую Галю, оказавшуюся к тому же моей соседкой по парте. Втюрился, что называется, по уши. Даже глаз не мог поднять на объект обожания. А она, бестия-малолетка, сразу всё просекла и начала дразнить: покажи, мол, ресницы, да покажи. Ресницы-то, к слову, обыкновенные, ничего особенного в них не было, но проказница издразнила меня так, что впору в другой класс переходить или вообще – в другую школу. Промучился я до десятого класса, объясниться так и не сумел. Несколько раз уже был готов открыть рот, но язык становился деревянным, и в горле застревал ком.
Так вот, в десятом классе она пригласила нас к себе на Новый Год. Не весь класс, конечно, человек десять. В число приглашённых я попал потому, что, во-первых, состоял в редколлегии и за это пользовался в классе уважением, во-вторых, неплохо рисовал, что тоже многим нравилось. Ну и в-третьих, думаю, потому что с Галкой за одной партой сидел.
Её мама ушла в гости ― ну, мы и отвязались по полной программе. Калаш выглядел самым взрослым из нас: ему можно было дать все двадцать, если не больше. Девчонки в классе были от него без ума, чуть ли не на шею вешались. Шампанское покупал именно он ― Борьке запросто продали четыре бутылки, не спросив паспорта. Благородный напиток предназначался дамам, а себе мы прикупили семьдесят второго портвейна. Тогда это пойло называлось бормотухой. Без портвейна было никак нельзя ― взрослые уже, десятый класс! Покупали вскладчину, но сбрасывались только мальчишки. Я отдал все выклянченные у матери деньги ― три с полтиной. Закуска была за девчонками: они наготовили еды дома и принесли её с собой. Парни надрались, как суслики, и Борька вздумал поливать барышень шампанским. Те стали визжать, а мы ― хохотать. Именно тогда я в первый раз в жизни серьёзно напился. И моя любовь тоже. Я пытался увести её в спальню, но Галка сопротивлялась. Уломать её мне удалось не то с третьей, не то с четвёртой попытки.
Мы остались с ней вдвоём. Сердце колотилось так, будто готовилось выскочить. Наедине с девчонкой я был впервые, да ещё так близко, в кромешной темноте, да ещё с той, в которую влюблён, да к тому же с пьяной в стельку. Казалось, вот он шанс, вот она удача! Но что делать с Галкой, я понятия не имел. Хоть Бориса зови. Я ― к ней, а она мне с глуповатой улыбкой: «Что ты, Костя?» А что я? Да ничего. Не знал ещё тогда, неопытный был. И ничего умнее не придумал, как запустить ей руку в трусы. Схватил там всё пятернёй – тепло! «Что ты, Костя? Что ты?» ― эту фразу до сих пор помню. А в комнате веселье в самом разгаре, и Калаш пьяным голосом орёт: «Гадом буду: если Галка меня не любит, сейчас пойду и убью её!» Друг, называется. Он, оказывается, тоже на неё глаз положил. И при этом ещё и подсказывал мне, как к ней лучше подкатить. Вот сволочь!
Чем потом дело кончилось, помню плохо. Помню только, как Вован Зюзин напился (в зюзю?) и весь вечер ходил и бормотал: «Я – Новый год!» Бормотуха оказалась забористой. Зюзю после этого так и прозвали: «Здравствуй, Зюзя-Новый Год». Кстати, его друг Колян, несмотря на то, что пил наравне со всеми, был трезвый
