трубами, резными окнами, а ещё ― с петухами, свиньями и коровами, чьи голоса доносились со всех сторон. Самый же главный дом стоял в глубине хутора возле леса, в трёх километрах ходу от барака, если идти через кукурузное поле. Туда мать отводила меня на всё лето и в конце каждой недели приходила навещать. В этом просторном, с высокими потолками и большими окнами доме жила моя бабка. Там всегда было светло.
Однажды, в какой-то год, к бабке привезли моего двоюродного старшего брата Виталия, и целое лето мы провели с ним вместе. Несмотря на свои семьдесят, бабка живо справлялась и по дому, и с двумя сорванцами, так и норовившими улизнуть из-под опеки куда-нибудь в лес.
– Вот уж я вам задам, пройды такие! А ну, быстро в баню! ― частенько слышали мы от неё.
Пока мы с братом носились по лесу, бабка успевала растопить баньку, после чего мы кайфовали в горячей парной в ожидании ужина. А ужин готовился в русской печи, сложенной, по рассказам бабки, её мужем ― нашим дедом. Дед умер до того, как мы с Виталькой появились на свет, а его красавица-печь служила нам верой и правдой. Дед отделал её цветными керамическими плитками в причудливых рисунках. Мы с братом часто играли в нашу игру. Один накрывал рукой какую-нибудь плитку, а второй должен был угадать, какую именно: с петушком? с собачкой? с коровой? с домом? Я регулярно накрывал плитку с изображением домика, и Виталька всегда угадывал, а потом подшучивал надо мною: «Эх ты, малой! Хоть бы раз другую, что ли, загадал». Но и в следующий, и в последующие разы я упрямо накрывал именно эту. Бабка называла плитки изразцами. Я это слово ещё не выговаривал, поэтому именовал их «заразами» ― Виталька и бабка смеялись, и я заливался смехом вместе с ними.
В доме витал какой-то непонятный запах, который я почему-то обожал. Я любил погружаться в это невидимое ароматическое облако, оно меня успокаивало. Вдыхая запах, я давал волю воображению и, к примеру, сказка про Емелю и щуку, которую читала мне мать, становилась самой настоящей реальностью. Мне казалось, что вот-вот с русской печи с «заразами» спрыгнет сам Емеля, потянется и скажет: «А ну-ка, вёдра, ступайте за водой сами». Я много раз пытался разгадать этот запах, но так и не смог. Он представлял собой смесь ароматов только что выпеченного хлеба, деревянных полов, парного молока и чего-то ещё. Ощущался и какой-то другой, неизвестный мне запах. Возможно, так пах веник из гусиных перьев, которым бабка выметала из печи золу, или сама зола? А может быть, это был запах кошачьих остро пахнущих струй?
К слову, производителя этих струй ― рыжего кота Фёдора ― мать по бабкиной просьбе несколько раз уносила в мешке к себе на завод. Кот гулял по цехам с таким видом, будто там и родился и лучшего места обитания для него не существует. Его видели в токарном цеху, на складе, но больше всего коту приглянулся цех мягкой мебели, где работали одни женщины, они охотно его подкармливали. Но Фёдора всегда манил дом ― так же, как и меня. В первый раз кот вернулся через месяц, в последующие разы ещё
