времен. Я дал себе обет, что никогда не откажусь от неё, а когда пробьёт час, вытащу и произведу осмотр: всё так же ли она свежа, не добрался ли до неё солнечный свет? Я извлеку её, чтобы решить, подлежит она окончательной расконсервации, или её следует раздавить, размазать как не оправдавшую ожидания и не прошедшую проверку временем. Но прежде предстояло решить: чем я готов пожертвовать ради своей мечты, что я должен сделать для её достижения, и на что я никогда не соглашусь, даже если мне предложат её сегодня на ужин в качестве десерта?
Мы жили в посёлке возле завода в рабочем общежитии с одним длинным коридором, по бокам которого располагались скромные квартирки одиноких мамок, у которых возле юбок крутились такие же мальцы, как и я. Жильцы называли наш дом поэтично: общагушкой, коммуналочкой. Он казался самым милым и уютным домом на свете. По прошествии лет я, конечно, понимаю, что представляла из себя коммуналочка на самом деле ― тесный, тёмный, грязный барак с узким заплёванным коридором. Но, повторюсь, это мне сейчас понятно, а тогда, если по вечерам обитатели дома собирались в коридоре и играли в лото, и всем было тепло и уютно, барак, безусловно, заслуживал «поэзии».
Мы как завороженные наблюдали за игрой, смотрели, как наши мамки достают из лотошного мешка аккуратные бочоночки и выкрикивают цифры, называя их смешными именами: «барабанные палочки», «топорики», «восемь – доктора просим»… Дальше было уже скучно, потому что «доктора просим» рифмовалось и с «двадцать восемь», и с «тридцать восемь», и с «сорок восемь», и так далее вплоть до девяноста. Когда нам это изрядно надоедало, мы выбегали из прокуренного коридора на улицу и окончания игры ожидали там. За исключением лотошных дней – последних трёх дней недели – в остальное время коридор был наш. Мы прятались за ящиками, старыми мешками и прочей рухлядью друг от друга, и наша игра была куда интересней, чем лото.
Мужчин в бараке жило трое: всегда невидимых и оттого загадочных. Один из них ― постоянно пьяный отец рыжей Наташки, второй ― старый одинокий сосед, почти не высовывавшийся из своей комнатухи. Он жил в конце коридора и ругался через дверь, если мы начинали ему мешать. Наташка, учившаяся во втором классе, была грязной и сопливой. Она обучала нашего брата искусству целоваться по ее выражению «вприсос». Пока её отец отсыпался после запоев, она затаскивала очередную жертву под кровать и там преподавала свои уроки. Причём, где она сама обучилась этому мастерству, так и осталось тайной нашего барака. К слову, я оказался единственным из всех мальчишек, кто целоваться с ней не захотел – больше всего на свете я боялся оказаться с Наташкой под кроватью.
Третьим мужчиной в бараке был мой отец. Он уходил на работу, когда я ещё спал и приходил, когда я видел второй сон. В выходные пообщаться с ним тоже не получалось: все свободные дни он проводил на субботниках и рыбалках. Может, поэтому я равнодушен к рыбной ловле?..
Как и отец, моя мать работала на заводе в двадцати шагах от дома. Она так же уходила на весь день, и я был предоставлен самому себе. В стайке пяти-шестилеток
