светом. Улыбнулась.
– Оксана. Но папа называет меня Ксюшей.
– Ты красивая девчонка, Ксана, и добрая…
– От красоты нет никакой выгоды, – на лице девочки появилось выражение грусти, – я не умею идти на компромиссы – вот в чём беда. Жизнь моя была бы спокойной и размеренной, как у других девочек, но я слишком непримирима к несправедливости.
Я чуть не подпрыгнул при этих словах.
– Девочка моя, это же хорошо! Зачем грустить?!
– Хорошо, что я непримирима? – переспросила Оксана. – Не забывайте: тут не реальность, и все ценности поставлены с ног на голову. Нежелающих приспосабливаться могут даже в тюрьму посадить.
– Это мы уже проходили, – согласился я.
– Пойдёмте, – сказала Оксана. – Надвигается ночь, а вас нужно куда-нибудь пристроить на ночлег – ведь вы наш гость.
Мы расплатились и вышли на пустынную вечернюю улицу. Оксана протянула мне руку. Наверное, с её стороны это был жест доверия. Я осторожно взял хрупкую ладошку в свою руку.
– Скажи, а девочка, которую хоронили, была твоей подругой? – спросил я осторожно.
– Да.
– Почему же, в таком случае, ты не проводила её до кладбища?
– Я не смогла бы смотреть, как её закапывают: в глубине моего сердца теплится надежда, что она жива.
– Ты не обижаешься на меня за эти расспросы?
– Разве может обижаться управляемая кукла? – с иронией в голосе заметила девочка.
Не найдя, что на это ответить, я промолчал. Между тем, мы пересекли огромную площадь с постаментом посередине, изображающим какого-то здешнего деятеля. Возле постамента несли вахту вконец замершие школьники в тонюсеньких рубашках: вечер был довольно прохладный.
– Как странно! – Пораженный внезапной мыслью я остановился.
– Что? – спросила Оксана.
Я остановил взгляд на темно-коричневом школьном платье своей спутницы, перевёл взгляд на синие галстуки ребят. Мне стало смешно и горько одновременно.
Все это похоже на уклад жизни в то время, в которое я учился и рос. Моему брату, родившемуся на излёте восьмидесятых, они уже ни о чем не скажут. Да и сам я, прожив десять лет после распада Союза, стал воспринимать его как очень давнюю полузабытую сказку, услышанную в детстве. И вот, пожалуйста, сказка воскресла для меня воочию. А смешно потому, что всё-равно сердце отказывается принимать происходящее со мной всерьёз. Горько? Да, наверное, оттого, что этот странный ретромир, чем-то напоминающий советскую действительность, на неё очень похож. «Нежелающих приспосабливаться могут и в тюрьму посадить», – вспомнил я слова Оксаны.
– Они не замёрзнут? – с тревогой спросил я девочку.
– Ничего, отстоят ночь и получат отсрочку от экзаменов, – ответила та.
Остаток пути мы молчали. Вскоре подошли к небольшому жёлтому дому, буквально утопающему в пышности цветущей черёмухи.
– Тетя
