Она искоса посмотрела на него, вернувшись за стол.
– Почему ты так говоришь?
– Потому что никакой дружбы у нас не получится. Мы можем долго делать вид, что ничего не случилось, но рано или поздно даже самый занудный Селигман решит, что у него есть право требовать от меня… благосклонности.
– Я не такой.
– Поверь, я знаю, о чём говорю. У меня ведь нет друзей. Я и общаюсь-то только с наставником из группы поддержки. – Она выдержала долгую паузу. – Представляю, что ты успел обо мне подумать. А на самом деле всё не так, как выглядит. Я больной человек, я борюсь за свою чистоту, и ты, к сожалению, будешь мне в этом мешать.
– Тебе незачем объясняться, – еле-еле заворочал языком Данил. – Я никогда не встречал святых, да и сам я тот ещё друг.
– Это разные вещи. Да я и не оправдываюсь. Если б я ушла молча, ты бы ещё какой-нибудь кинотеатр на уши поставил. Мне это ни к чему.
– Подумай, может, ты теряешь в моём лице надежного друга?
Она посмотрела ему прямо в глаза:
– То есть ты не воспользуешься моей слабостью, если подвернётся случай?
Данил не торопился с ответом.
– Вот и всё. – Она вышла из-за стола. – Мне было приятно с тобой познакомиться. Жаль, что всё так глупо получилось. Но, наверное, так даже лучше. Не о чем будет плакать. Прости.
Оля торопливо прикрыла дверь и поспешила на улицу. Данил прилип к стеклу, пытаясь на прощание ещё раз её увидеть. Она вышла из арки и растерянно посмотрела по сторонам, не понимая, куда лучше идти, а потом обернулась к дому. Он отчаянно замахал ей руками, но Томилина его не заметила и пошла в сторону проспекта, понурив голову.
С трудом Данил добрался до зала, включил Властелин колец и забылся в тяжёлом сне. Проснулся он через несколько часов. Голова по-прежнему болела, но боль перестала быть резкой. Поспелов отправился в кухню освежиться: и чай, и кофе стояли на столе нетронутыми. Кастрюля с супом была еле теплой, макароны разбухли, бульона стало заметно меньше. Рядом с печкой на краю мойки белело блюдце: на нем Оля оставила ложку, которой снимала пробу. Он поднял её и прикоснулся к краю губами, словно на ней мог остаться след её поцелуя.
Данил зажег газ под кастрюлей и пригубил чаю. Тут же из самой глубины брюшины отозвалась тошнота. С ней он привык бороться мороженым, холод хорошо успокаивал желудок. Когда хватало сил добраться до магазина, он покупал оливки и до последней капли выпивал кислый сироп, в котором они мариновались: он тоже хорошо поднимал на ноги. Но сейчас ничего не было под рукой, кроме супа. Он налил погуще, даже разглядел в половнике дольку картошки – её было совсем мало, – и побрел в зал. Сначала ему стало значительно хуже, тошнота усилилась, пришлось встать и несколько минут ходить, согнувшись, по комнате, пока страсти в животе не улягутся. Вскоре он почувствовал себя лучше, даже
