в полном его распоряжении.
У вьюночка отросли длинные светлые, совершенно материны волосы, проявились совершенно ее черты лица, – словом, все, вплоть до мимики, – и Алексей Орлов, возвращаясь домой, всякий раз содрогался от этой тихой жути, однако так и не мог заставить себя удалить из дома вещи погибшей жены, к тому же боясь причинить сыну лишние страдания, отняв памятные для того вещицы.
Никто не догадывался о той рваной, адски пылающей ране, которая не затягиваясь и не успокаиваясь, зияла в душе блестящего элитного офицера после гибели супруги. Он отнюдь не производил впечатление человека, задавленного горем и желающего носить глубокий траур. Теперь он не пропускал ни одной женщины и за короткий срок наверстал все ранее упущенное, перепробовав, в частности, всех «утешительниц», которых ему подставляли доброжелатели из группы психологической поддержки, чем весьма истощил резервы спецкадров.
Психологи—аналитики были чрезвычайно удовлетворены его профессиональным и жизненным тонусом. Теперь никто не сомневался, что ему по плечу самые ответственные и сложные поручения. Это было как нельзя кстати, поскольку интересы государства снова требовали его непосредственного и напряженного участия в мероприятиях экстренной социально—политической хирургии.
27
Уже больше года душевная жизнь Алексея Орловa была подобна извилистой подземной реке—невидимке, бегущей где—то по пустотам геологической бездны, чтобы однажды обрушить где—нибудь целую гранитную гору и в тумане водяных брызг явиться на поверхность громадным водопадом.
Более пятисот женщин (и среди них действительно самые достойные) искренне старались хоть как—то запомниться и сделаться нужными ему. Он, со своей стороны, это понимал и также искренне старался привязаться к какой—нибудь. Однако после жены все казались ему до того чужими, до того далекими, словно были сотворены из какого—то инородного, иноземного элемента. Даже самые великолепные глаза, волосы, губы и тела вызывали что—то вроде реакции отторжения. С таким же успехом можно было попытаться заставить себя полюбить, например, плоть другого мужчины, зверя, насекомого. Полюбить какой—нибудь минерал—астероид… И боль его не утихала, и перед глазами у него мерцало, невидимое другими, что—то не то черное, не то белесое… И ледяным ветром обдувало сердце.
Теперь он очень много пил, но, кажется, никогда до бесчувствия, и службе это не наносило никакого ущерба. Особенно же предосудительным это дело никогда не считалось в его среде. Наоборот, почиталось за самый естественный, народный способ релаксации. Скорее, могло насторожить стремление к излишней трезвости, по причине злоупотребления которой вот уж действительно, случалось, происходили тяжелые психические срывы, – несмотря на все предшествующие ухищрения со спортивно—оздоровительной профилактикой, – при их—то физической и интеллектуальной служебной нагрузке.
