ладонью по любимому плечу. Он был уже весьма пьян, но с удовольствием еще и еще раз отпивал из бутылки, завалившись на постель, а потом зарывался лицом в ворох женского белья, под которым играла плоть любимой женщины, двигались, чутко вздрагивая, маленькие стройные руки и ноги. «Да, да, девочка моя, – разнежась, бормотал он, купаясь в обволакивающем его сонном тумане, – так, так…» И целовал, ласкал эту чудесно воскресшую из небытия плоть. «Да ведь вот же она, вот! – удивленно проносилось у него в голове. – Я же чувствую ее!» Он все крепче и радостнее прижимал ее к себе, всякий раз с восторгом убеждаясь в ее материальности, – слышал ее дыхание, ее тихий смех и лепет. Он многократно проводил ладонью по тонкой ткани и вдруг ощутил, что ткань мокнет горячо и влажно. «Теперь, – жадно забредил он, – пожалуйста, не бойся, любимая! Смотри, как хорошо: как будто мы в саду, под теплым солнышком!» Оставалось пройти лишь ничтожно малый отрезок вселенной, чтобы соединиться с мечтой.
– Нет! Больно, больно!.. – донеслось до него откуда—то из другого измерения.
Что—то ужасное рвалось, чтобы протиснуться в его прекрасный мир сквозь невидимую преграду, которая трещала, как стекло, когда по нему бегут трещины. Это ужасное влезало неудержимо—грубо, и он, как будто еще надеясь загнать, вытолкнуть его обратно в стремительно расширявшуюся дыру, отчаянно ударял кулаком, – сначала, как во сне, почти не чувствуя своей руки, а затем уже по—настоящему тяжело и жестоко.
У него перехватило дыхание, когда он вдруг увидел перед собой искаженное болью и страхом разбитое в кровь лицо вьюночка, наряженного в женские тряпки и судорожно бьющегося в стальных отцовских лапах, пытаясь спастись от его безумной ярости.
29
На следующий день Алексей Орлов взял самые решительные меры. С методичностью бесчувственного автомата, он безжалостно вычистил всю квартиру от всего, что только могло быть повинно в дьявольском наваждении. Все женское белье, все женские вещи до последнего лоскутка были вывезены в неизвестном направлении и, по—видимому, уничтожены. Так же как и вообще все, что принадлежало погибшей жене или хотя бы напоминало о ней. Онемевший от страха перед отцом, вьюночек не решался даже заплакать. Не говоря уж о том, чтобы пытаться протестовать или хотя бы припрятать для себя что—то из того, что было ему так дорого и чем он так привык играть.
Покончив с барахлом, Алексей Орлов принялся за самого мальчика. Прежде всего он постарался придать сыну как можно более мужественный вид. С этой целью он самолично остриг походной ручной машинкой его длинные шелковистые волосы, оставив лишь настоящий десантный «ежик», а также подобрал ему соответствующую одежду и обувь – военно—спортивного типа.
Затем Алексей Орлов надел свой сверкающий офицерский мундир и молча отвез сына в один из специальных военизированных интернатов и вернулся оттуда уже без него. При
