За конюшней были стеллажи – здесь летом загорали. И турник – ржавая труба меж двух сосен. А за турником – сарай и забор.
К вечеру холод усилился. Микола пожалел, что не надел свитера, хотя сделал это нарочно: чем больше напяливал тряпок, тем скованней себя чувствовал. Старался двигаться побыстрее. Меж кирпичной стеной сарая и забором был задвинут громоздкий ящик, ещё с лета набитый скошенной травой. Откинув скрипучую крышку, Микола разворошил сопревшую гниль, ткнулся ладонью в дно и нащупал бесформенную свинцовую грушу, выплавленную им самолично полтора года назад и насаженную на обрезанное молотковище. Выдернув дубинку и тщательно обтерев скомканной манжетой, засунул её в сапог. Пригодится.
Время не подгоняло. Присел на слегу, там, где выломали штакетник, разжёг спичку закоченелыми пальцами, закурил. Поневоле задумался о будущем, которое воспринимал давно как неизбежное.
С семи лет родители мотали его по диспансерам, лечебницам и санаториям, месяц за месяцем, год за годом принимал он по восемнадцать таблеток в день, задыхался после внутривенных уколов, потел на флотации, и даже учился как-то и имел несколько четверок, одну по астрономии. Летом приезжал домой, но проходила неделя и всё сильнее билось сердце, мучила бессонница, и скверный кашель раздирал грудь; отец и мать, спавшие на софé на кухне, сердито ворочались, а младшие сёстры-двойняшки, цветущие и румяные, огрызались с раскладушек, а по утрам дерзили. На последнем осмотре главврач Павел Эрастович предупредил, что у него аллергия к дому, и что после школы надо поскорее жениться или уехать куда-нибудь… Да уж какая тут женитьба! А просто так, как Мерин – он не мог… Берёг себя для той, которую ещё никогда не встречал. Чуть больше полугода оставалось проучиться на казённый кошт в десятом классе подросткового туберкулёзного санатория – последнего в его жизни. Жизнь в этом обветшалой дореволюционной халупе с флигелями бесила: было ужасно обидно за себя… Он просчитал, что будет потом, после выпускных экзаменов, когда отпустят насовсем: последние консилиумы, оформление документов, выписки из истории болезни, затем домой, ещё медкомиссии, теперь уже ВВК[3], а потом повестка из военкомата.
«Призывают всех, служить некому… – Он вздохнул. – Не обманывай себя, ничего у тебя не будет».
Тяжёлые капли вновь зарядившего дождя погасили тлеющий окурок. Вслед за дождём на землю опустился туман; поблекли огни панельных пятиэтажек, что теснились невдалеке за забором. Микола захлопнул крышку ящика, встал, вздрогнул, почувствовав, как по спине покатились ледяные струйки, и побрёл назад к санаторию…
Входную дверь заперли на крючок. Микола постучал – открыл Халва.
– Коля, Мерин на базе… Их трое. Тебя поджидают… Дверь на запасную лестницу я ножиком отпёр, как условились… Там сховаешься…
– Ты только не встревай, сам разберусь…
Микола заспешил на второй этаж. Их мужское, третье отделение в полном
ВВК – военно-врачебная комиссия.
