Но пусть об этом никто не знает: командиры батарей будут проявлять больше рвения, видя возможность продвижения по службе.
Когда я вошёл в офицерскую столовую, там было непривычно тихо, все говорили вполголоса.
Я сел за наш общий стол. Аношин, Безрукавый и Шевченко уже обедали. Размышляя, как бы поскромнее и с достоинством поделиться с ними своей радостью, я придвинул бутылку кефира и, разболтав её, налил полный стакан. Все молчали, и мне стало как-то не по себе. Сделав солидный глоток, я обратился к Безрукавому, желая прервать это непонятное молчание в такой радостный для меня день.
– Что у нас нового?
Все уставились на меня, словно я в доме покойника выпил за его здоровье.
– Ты разве не слышал радио? – спросил Сергей.
– Нет, а что?
– Передавали бюллетень о состоянии здоровья товарища Сталина.
Вот это да! Я мог ожидать всё что угодно: сообщения о начале войны, землетрясении, наводнении – а тут словно обухом по голове, ведь у нас начинают передавать бюллетень о состоянии здоровья, когда надежд на выздоровление нет.
– И как?
– Состояние очень тяжёлое: кровоизлияние в мозг, частичный паралич, отнялся язык.
Теперь я понял, почему в столовой так тихо: личность Сталина обсуждению не подлежала. Здравницы и хвалебные эпитеты были привычны, о них кричали во весь голос, а как теперь? Наверное, теперь лучше молчать. Мы привыкли видеть в Сталине вождя, почти бога и хотя догадывались, что, в отличие от богов, он не бессмертен, но о том, что Сталин может заболеть и даже умереть, никто не осмеливался сказаться вслух.
Вспомнил тот единственный раз, когда видел Сталина достаточно близко, чтобы его рассмотреть, а не как обычно – на трибуне мавзолея. Это было в 1948 году, когда хоронили Жданова. Мы, слушатели академии, стояли шпалерами на Манежной площади напротив гостиницы «Москва», а мимо нас от Колонного зала Дома Союзов к Красной площади двигалась траурная процессия. Спереди выстроились солдаты внутренних войск – им доверяли больше, чем нам, офицерам, но всё же расстояние до идущих за лафетом людей было не больше десяти метров, и я внимательно рассмотрел Сталина. Он шёл один, за ним Берия, Маленков, до неприличия загорелый Ворошилов и остальные. Только тогда я понял, что Сталин уже старый человек, лицо его всё в морщинах, не то что на портретах, и подумал: «Ведь ты уже старик, товарищ Сталин». Правда, свои мысли я оставил при себе.
– Как вы думаете, – Сергей был удивительно скромен, – выдержит?
– Конечно, – Шевченко, поднявший голову и посмотревший на Аношина в упор, сказал это громким, уверенным голосом, – для чего же тогда этим медикам лауреатов давали, звания академиков присваивали? Теперь ведь не то, что было, когда умер Ленин…
– Что-то нет у меня большого доверия к врачам, – задумчиво заметил Сергей, – вспомнить только, как подло с их помощью были убиты Менжинский и Горький,
