явить из рукавов только культяпки в варежках. Так, через два магазина, я оказываюсь в художественной школе, куда всех берут почти бесплатно, и не бывает Щихуты. Художественная школа работает в любую погоду. Вася рисует вывески на магазины, афиши к кинои таежные пейзажи на заказ для тех, кто покидает эти края. Его называют просто Вася, потому что никто не удосужился узнать отчество художника, иполучается, что у этого сорокалетнего пьющего худощавого мужчины с черной бородой, узким лицом и старомодно отпущенной шапкой черных волос, как бы нет отчества и фамилии.
Я все время чего-то жду от Васи, думаю, что вот-вот сидеть на рисовании станет так же интересно, как крутиться у него под ногами в мастерской дома культуры, где мама раньше подрабатывала кассиром.
Правда, Вася меня не жаловал, и мозг его всегда был занят думами, а к настоящим масляным краскам он меня ни разу не подпустил.
По утрам в мастерской Вася чистил холсты в корыте, напоминающем кормушку для скота. Ближе к обеду он швырял шпатель в угол, обдавал холсты водой из шланга, потом из другого шланга лил на холсты побелку и выставлял их сушиться под окно, сконструированное под потолком в виде дольки мандарина. Всю эту скукотищу я терпела ради того момента, когда Вася возьмет кисть и начнет месить на палитре масляную кашу, тут же наделает рядом с кашей лужиц краски и подойдет к маленькому холсту.
Однажды он расщедрился на разговоры и намекнул, что такие лужицы должна буду смешивать и я, если однажды захочу рисовать по-настоящему. А потом показал, как разлить на бумагу воду, мазнуть по ней синей акварелью и получить небо не с детскими облаками-сочнями, как у меня, а с настоящими, небесными. Но щедроты на этом закончились, и Вася погрузился в свою неизбывную угрюмость.
Порисовав на маленьком холсте, он рано или поздно говорил: «Тьфу ты, черт», и переходил к большим. У больших холстов Вася макал в банку строительную кисть и со вздохом выводил слово «Дискотека» на одном и «Праздничный вечер» на другом. Дискотеку он увенчивал искрами, молниями, и лучами прожекторов. Затем, ругнувшись, переходил к «Праздничному вечеру» и сдабривал его пошлейшими цветочками, которые очень просила директриса ДК, носившая властную норковую шубу до пят.
Посидев недолго на заляпанном стуле, Вася возвращался к маленькому холсту.
Он забывал о моем присутствии. И я, осмелев, приближалась и смотрела, как он тесно кладёт странные грязные мазки, в которых начинали угадываться очертания Рыцаря и Бесстыдницы. Не раз он стирал их какой-то ядовитой тряпкой и мазал поверх белым. Пачкает холст, ругается. Разве так рисуют?
После обеда деятельность Васи из дома культуры перетекает в художественную школу, куда мама записала меня за копейки, с которых Васе платится такая же копеечная зарплата.
Народ в художке кажется мне особенно глупым – слишком долго собираются рисовать, слишком мало рисуют. Мне не приходит в голову, что ученики показываются тут не ради триумфов на местной выставке и не ради рисования, а просто пообщаться
