смертельной усталости я покинула школу верховой езды и на первой попавшейся повозке отчалила домой. Я обрадовалась смене обстановки, но по-прежнему драматизировала. Это впечатлительность на меня так действовала. Я терялась в куче смешанных чувств, большинство из которых были жутко подавляющими.
Через неделю под наблюдением специалистов и, разумеется, не без моего участия Душка набрал вес и заметно покруглел, а через несколько последующих дней вернулся в свой привычный трудовой режим. Он топтался на месте и довольно вилял хвостом, когда я приносила его любимые лакомства после тренировок с увеличенной нагрузкой. М-р Балимор знал, как постепенно вернуть лошадь в прежнюю форму.
Когда Душка окончательно окреп, мы приступили к интенсивной и серьёзной подготовке к следующему соревнованию, которое должно было состояться ровно через месяц. Не так уж и много времени оставалось, если учесть тот факт, что нам пришлось из-за чьей-то халатности прерваться и теперь заниматься каждый день по два часа. На отдых совсем не оставалось времени. Я не возражала и благодарила м-ра Балимора за понимание и поддержку. Он ведь терпеливо дождался того дня, когда мы, наконец, в готовности стояли на плацу. Для него всегда на первом месте были победы, а в горящих глазах рябили награды. В этом он весь был – самый настоящий тренер, неприступный и усердный, жаждущий успеха.
8
Теперь я зачастила в школу верховой езды. Домой возвращалась поздно, покидала обычно школу с приходом охранника, который делал обход и смотрел на меня удивлённо, словно видел меня впервые. Даже несмотря на то, что м-р Балимор меня ни раз сердечно заверял, что Душке ничего не угрожает, что он здесь в полной безопасности, и что уже давно распорядился усилить контроль за состоянием лошадей и следить за их питанием, всё равно я предпочитала кормить его сама – хотя бы какое-то время, пока всё не наладится.
Начальник школы и пара его подчинённых ничуть не внушали доверия. Стоило нам где-то пересечься, как лица их становились мрачными, неприветливыми, а взгляд холодным и злобным. Они были враждебно настроены. Это чувствовал каждый и был начеку. На расстоянии их держало только одно – они боялись общественного мнения, а я им пригрозила социальной расправой, если они впредь будут пичкать лошадей всякой гадостью.
О их предвзятом отношении ко мне я умалчивала. Никому ничего не рассказывала, даже м-ру Балимору, у которого и без меня забот хватало. Тем более перечить самому директору означало бы собственноручно подписать себе приговор, и нужно было тронуться мозгами, чтобы согласиться на такое. Никто не хотел подставлять свой зад под удар, и решиться выступить за правду, и пойти против верхушки, и я знаю, почему: на себе успела ощутить этот коварный презрительный взгляд и плотно сжатые губы, которые в самый раздражительный момент становились тонкими, как нитка.
В это раз домой я добралась не на вечерней повозке, а мне подфартило на удобный экипаж с двумя лошадьми в упряжке, на котором ездят
