style="font-size:15px;"> – Все мы грешны, все совершаем ошибки. Не розами, но терниями усыпан наш путь, через ошибки, страдание и осознание совершенных ошибок лежит наш путь к совершенствованию.
Хорвин поднял голову и с мольбой взглянул на своего внимательного слушателя:
– Что мне делать, отец мой, что мне делать? Я не представляю, как мне жить дальше.
Святой отец ласково положил ему руку на плечо:
– Путь каждого из нас к Господу долог и тернист. Господь посылает нам испытания, дабы преодолевая их, мы открывали себя для Добра. – Светлые глаза священника смотрели на Хорвина с пониманием, он говорил хорошо известные слова, не раз уже слышанные во время проповедей, но сейчас, как никогда, Хорвин чувствовал, что слова эти касаются его лично. Служитель Господа говорил, – стремись очистить свое сердце для любви, обратись помыслами к Господу нашему, чья первейшая заповедь – любовь, и Господь поможет тебе. Мне видится, что ты стоишь только в самом начале своего Пути.
Хорвин почувствовал, как в его груди вязким туманом разливается горечь. Он сглотнул и тихо проговорил:
– Отец мой, я хотел бы исповедоваться. Отпустите мне мои грехи.
Первой, кого Хорвин увидел, вернувшись домой, была его мать. Она встретила его у входа, и он сразу разглядел в ее взгляде печаль. У него перехватило горло. Мать тихонько сжала ему руку. Она долго ничего не говорила, и он не выдержал:
– Что? Что? Ну, что ты молчишь? Говори, что?
– Ровина нашлась.
Мать смотрела на него с состраданием.
Сердце его обдало холодом. Ничего еще не закончилось. Все только начинается. Я все еще в начале своего пути. Господь милосердный, дай мне силы.
Глава X
Ее глаза… Милые светлые глаза того ясного серого оттенка, который становился прозрачным, когда Ровина радовалась и темным, когда огорчалась… Чистые глаза, лучащиеся светом доброты и понимания… Любимые глаза… Сейчас они были другими… Они не горели упреком, их не туманило страдание, они не метались в отчаянии… Они были пустыми. Пустыми не той пустотой бездумья, за которой нет мысли, не пустотой отчуждения, которой человек пытается отделиться от мучающего его несчастья, но пустотой бессилия, той страшной пустотой, которая наступает, когда силы человека истощены, и он дошел до своего предела.
Ровина лежала в постели. Светлые волосы ее разметались по подушке, тонкие руки были неловко вытянуты, прикрытое легким одеялом худенькое тело казалось невесомым. Запавшие глаза, выглядевшие огромными на бледном осунувшемся лице, были недвижны. Ровина не смотрела на стоявших перед ней Хорвина и Эрейну, когда они вошли, она не пошевелилась, не повернула головы, лишь более частое дыхание, вырывавшееся из ее груди, указывало, что их появление не прошло не замеченным.
Большой особняк, в котором они все сейчас находились, был одним из тех, где проживает хардонская элита. Не раз в прошлом, прогуливаясь по уютному липовому бульвару, Хорвин и Ровина любовались на этот строгий и элегантный
