Да он всего, чего угодно, добьётся, стоит ему захотеть. А он захотел, и он – разве не видите? – уже решился. И никто и ничто его не задержат, не остановят. Слышите? Лучше расступитесь!
– Мне страшно за тебя, Вася. Ты запутаешься и… и… пропадёшь! – порывом схватила она его за руку.
В душе Василия неожиданно вздрогнуло, смешалось, и он не сразу разобрался, что очнулась она, уже знакомая ему, – нежность. Однако – странно и обидно даже: ведь нежность, а стало больно, тоскливо и тревожно.
Надо же: она, кажется, сказала, что он запутается и пропадёт!
– А ну вас всех!.. – с несоразмерным усилием отдёрнулся он от Саши, будто его держало много людей и будто он боялся, что не состоится замышленное им.
Состоялось. Как не упрашивала или не сердилась до гнева мать, как не уговаривала или не отмалчивалась печально Саша, через несколько искромётных, бегучих, нетерпеливых недель он улетел на Крайний Север с Николаем Дунаевым; тот оплатил его дорожные расходы и ещё дал денег на первое время. Василий уже был влюблён в неведомый ему Север, он уже боготворил этого глыбастого, серобородого северянина монтажника – «верхолаза!» – Дунаева, который смог же когда-то выдраться из трясины этой жуткой, убогой покровской жизни. Он сильный, да что там сильный – он богатырь; он с деньгами, да что там с деньгами – он богат, богат и щедр; он умеет жить, и Василий непременно научится у него, как выбиваться, как жить.
Здравствуй, новая жизнь! – пело сердце Василия.
6
Наконец-то вот он, Север, и не какой-нибудь, а Крайний, самый что ни ни есть настоящий Север! Василий нетерпеливо спрыгнул, хотя можно было, как другие пассажиры, спуститься по ступенькам, с трапа шелушащейся «аннушки», огляделся, жадный глазами, мгновенно зачарованный. Здравствуй, неведомая суровая земля, способная, говорят, осчастливливать людей, одаривать надеждой и силой! Посёлок назывался красиво и ёмко – Полярный Круг.
Природа, люди, дома, небо – всё, всё тут, уверен Василий, не такое, какое в унылой, покрытой толстой, слежалой тиной обыденщины и злосчастия Покровке. Север встретил его тугим студёным ветром, лазурным чистейшим небом, прелым, но отчего-то при всём том живящим духом подталой вечной мерзлоты, неоглядно беспредельной, пасмурной, хотя и осиянной солнцем, тайгой. Верхушка лета, июль, а у Василия мгновенно застыли руки. Солнце ослепляюще горело, но почему-то не пригревало. Василий поёживался и подрагивал, однако сердце его кипело восторгом. Вдалеке айсбергом вздымалось к небу, сверкая и лучась алюминиевым, жестяным панцирем, какое-то необыкновенное строение. Дунаев махнул головой:
– Глянь, Васька: вон она, наша обогатительная фабрика. Краса-а-а-вица!
«Обогатительная?» – вроде как с недоверием спросил в себе Василий. Он впервые услышал такое слово, и оно заворожило его. Ему хотелось спросить хотя бы ради шутки: «Там что, народ обогащается?»
Из карьера высовывали свои гигантские морды БелАЗы и Коматцу, до верху загруженные голубыми глыбами
