кинулся поздравить приятеля с победой, но тот, не удостоив его взглядом, устремился к той, ради которой, не задумываясь, принял бой с супертяжем, хотя сам работал во втором среднем весе. Признание в любви было коротким и романтичным.
– Герцогиня, – с пылом сказал Василий, припав на левое колено, – я хочу вас! – Толпа ахнула от неслыханной дерзости рыцаря
– Ты что с винта сорвался, Вася?! – ужаснулся Цион.
– Заткнись, эякуля́тор, – усмехнулся Василий, – я знаю, что делаю.
И он бросил железные рукавицы в сторону оторопевшего оруженосца.
Цион был слабак в любовных играх и это было его извечным проклятием, из-за которого он почти перестал общаться с прекрасным полом, лишь изредка заглядывая к проституткам, которым, в сущности, было наплевать, что он торопыга, только бы уплатил согласно установленному тарифу.
Однажды он поделился своей бедой с маэстро и тот взял над ним шефство.
– Торопливость твоя происходит от неуверенности в себе, – с видом знатока поучал Вася, – тут нельзя подходить с мерками – раньше начнешь, скорее, кончишь! В постели женщина ценит игру, а в жизни – натиск. Скажи ей прямо все, что ты от нее хочешь, и приступай к комплиментам.
– А вдруг не поймет? – засомневался Цион.
– Делай, как я и будешь правильно понят! – твердо заявил Василий.
Самое удивительное, что маэстро был прав, во всяком случае, по отношению к самому себе. Его идеология, при ближайшем рассмотрении, отдавала грубым мужским шовинизмом, но никто из новоявленных феминисток, которых он пачками соблазнял в свободное от тренировок время, не ставила ему это в укор. Напротив, даже несвязная глупость неприемлемая в исполнении любого другого мужчины в его устах расценивалась прекрасным полом как одно из проявлений многочисленных достоинств и выглядела неким признаком находчивости и ума. Всем видом своим он источал некую хищную сущность, которая непостижимым образом притягивала женщин, факт непонятный и в каком-то смысле несправедливый для понимания его неудачливого друга. «Убедительное свидетельство некоего иррационали́зма, наблюдаемого в дикой природе» – рассуждал Цион. Сам Василий умело подводил логическую базу под сей удивительный феномен:
– Моя теория перекликается с системой Станиславского, – утверждал он, – Константин Сергеевич производил впечатление на зрителя, а я на дам. Отличие между нами в том, что он давил на психику зачарованной публики, в то время как я ставлю объект обхождения в определенную и недвусмысленную позу.
Зачастую это была поза, когда объект находился сверху. Василий сознательно предпочитал именно эту акробатическую композицию, дабы подчеркнуть свое непременное уважение к принципам современного феминизма.
ГЛАВА 19
Трагедия на улице Жаботинского
