секретаря, заменяя точки вопросительными знаками. Тем временем его разум просматривал список всех людей, друзей или врагов, которые могли скрываться за этим телефонным звонком.
– Сколько ему было лет?
– Откуда я должна это знать? – она ответила изумленно. – Я никогда не видел его.
Фриш был близок к тому, чтобы потерять терпение.
– По его голосу, мисс Гермес, по его голосу. Я имел в виду, сколько ему лет? Он казался молодым? Старым? У него был акцент?
Мисс Гермес на мгновение задумалась.
– Молодой, я бы сказала. И без акцента.
Фриш облегченно вздохнул. Если ему и было чего бояться, то только стариков, людей его возраста, у которых было общее прошлое.
– Что ты ему сказала?
– Ничего… или ничего, о чем все еще не знают, – запнулась она. Фришу казалось, что он видит ее с широко открытыми глазами за толстыми очками, прикусившими губу. Бог знает, как часто он испытывал искушение избавиться от нее. Если он еще не сделал этого, то только из-за его безупречной осторожности. Но сейчас…
– Что ты имеешь в виду?
Секретарша чуть не расплакалась.
– Все, что я сказала, это то, что вы уезжаете в Вену сегодня вечером.
Хотя она понятия не имела, почему Фриш пришел в ярость от этого признания и был совершенно не в состоянии скрыть свой гнев. Его слова жгли, как плеть.
– Не могу передать, как я разочарован, мисс Гермес. Я никогда не ожидал этого от вас.
– Но я…
Фриш не дал сказать ей больше ни слова. Он нажал кнопку, чтобы отключить телефон, решив, что разберется с ней по возвращении в Мюнхен.
Он стоял. Он чувствовал головокружение и тошноту. Было уже шесть тридцать. Свет погас, и в его кабинете было почти темно. Он подошел к окну и взглянул на движение восьми этажей ниже. Дорога была забита машинами. Люди толпились на тротуарах, и сверху их движение напоминало муравейник. С такой высоты все эти люди кажутся ничтожными. И он знал не понаслышке, что для того, чтобы вершить судьбу этого муравейника, необходимо подняться настолько высоко, чтобы чувствовать себя богом. Сострадание, милосердие, любовь – это были относительные, условные термины, никогда не абсолютные. Какую любовь или сострадание вы могли испытывать к принесенной в жертву шахматной фигуре? На мгновение Фриша охватила неудержимая ностальгия по молодости. Ему внезапно пришло в голову, что все эти люди погрязли в собственном поражении. Какими бы великолепными и роскошными ни казались вещи, все же произошла коллективная неудача, с которой подавляющее большинство, казалось, полностью смирилось.
Что могло разбудить эти сомневающиеся массы? Возможно, даже не война.
Телефон снова зазвонил. Это был Баум, который казался обеспокоенным.
– В чем дело? – спросил он. – Машина ждет.
Фриш вырвался из своих размышлений.
– Я уже в пути.
Но он задержался
